Свингующие пары

Представляешь, она так и сказала,фыркнула Алиса.

«Отогреть дружеским теплом»,сказала она.

Прояви милосердие,сказал я, хотя бы раз в жизни. Не всем же быть мудрыми, как змея, сказал я, с удовольствием наблюдая тень тревоги на лице жены. Она прекрасно понимала, что это не комплимент. Алиса одела платье с воротом со шнуровкой. В нем она была очень похожа на даму с полотен голландцев, на чьи картины так был похож в ту зиму Кишинев: с его покрытым льдом озерами, льдом, пробитым по краям редкой порослью камыша, с залетными воронами, кружившими где-то вдалеке, на горизонте, на сером фоне – там, где небо сливалось с землей, присыпанной посланным небом снегом. От города веяло зимой, веяло одиночеством, веяло близким присутствием моря, хотя оно-то как раз в наши края и не заглядывало. И Алиса, суровая протестантка Алиса, возвышалась над городом, сидя на стуле, – разнообразия ради не подобрав под себя ноги, а сидя очень прямо, – и шнуровка на ее платье была распущена, потому что буквально минуту назад я расшнуровал его. Она как раз одевалась, и этот полумонашеский полуученический наряд возбудил меня неимоверно. Приподняв платье – буквально до пят, – я увидел, что на ней полосатые гетры до колена. Повозившись со шнуровкой при милостивом безразличии Алиса – когда она не хотела, то просто вырывалась, как кошка, так что мне пришлось овладеть кое-какими приемами котов, – я задрал платье до шеи, развернул жену к стойке, и легким ударом ноги, очень рассчитанным – более сильный просто стал бы подсечкой – раздвинул ей ноги. Профессионально получилось, полюбовался я проделанной работой: Алиса как будто была задержанной, а я лихим борцом с преступностью, распинавшим у стены врагов общества. Погладил задницу, подсунул ладонью вверх руку ей между ног. Алиса была сухая. Она была сухой вот уже больше года. Ну, что же, я ворвался, и несмазанные колеса заскрипели по высохшей без дождя колее. Спустя уже каких-то пару минут пошел дождь, – сначала слабый, он намочил нас легкой испариной людей, взошедших на невысокую горку, – затем усилился, и, наконец, стал настоящим ливнем. Я увидел, как основание моего члена покрывается белой слизью. Густой пеной, – сероватой от грязи, – что всплывает на поверхности луж после ливней.

Но, хоть она и намокла, как следует, она все равно не пропиталась.

По настоящему скользко в женщине, только если вы трахаете ее вечером, а она проснулась с этим жжением между ног, с неясным чувством голода к ебле, уже с раннего утра. Проходив целый день с томлением в чреслах, она промаринует свою пизду как следует: жаждой покорности, стремлением натянуть себя, – как какую-нибудь резиновую пленку, – на сук посущественней, предвкушением обильного едкого пота, который польется с тела любовника, и одна капля – самая жгучая, – попадет, конечно, в глаз.

Только если женщина хотела еще с утра, по-настоящему мокрой она станет к вечеру.

И тогда вы сможете скользить в ней так же легко и непринужденно, как норвежский биатлонист, вышедший – несмотря на снегопад – покорять олимпийские километры. В противном случае, даже если у нее будет много смазки, она окажется ничем. Вы можете бросить кусок мяса в маринад на полчаса, но от этого мясо не станет сочнее. Время, время и полураспад. Дайте пизде отлежаться в соку, дайте ей разложиться гниющим трупом, и только когда мышцы покроет слизь гниения, только когда волокна станут зеленоватыми… только тогда приступайте к трапезе. Она абсолютно безвредна. Пизда переварила сама себя, в ней уже есть ферменты ебли. Она готова, как туша гниющего кита – готова стать праздничным столом для племени пирующих эскимосов. Они никогда не забираются на свежее мясо. Они ждут. И они залезут на тушу, только когда на нее сядут чайки, только когда от нее завоняется море. Понюхайте пизду перед тем, как взять, потрите между пальцами то, что сняли с ее поверхности. Если это напоминает вам начало разложения, приступайте. В противном случае мясо будет жестковато, мясо будет суховато. И это как раз был мой случай.

От трения и скрипа я кончил быстрее обычного.

Алиса, – просто одернув платье, – повернулась к зеркалу, и, как ни в чем не бывало, стала поправлять прическу, и зашнуровываться. Я, привалившись к столу, налил себе воды, и махнул в себя стакан, подумав с пугающей четкостью – так иногда из-за яркого света пейзаж за окном становился виден мне, несмотря на близорукость, в деталях, – что нам следовало бы развестись.

Мы не заключили мир, эта зима – просто перемирие, понял я.

Но суматоха, связанная с переездом и разводом… именно сейчас… в эту серую, обычную зиму…

Я решил, что отложу развод на весну.

***