Подверженные ипохондрии и имеющие дело с ветрами, шпионы, доктора, повивальные бабки, отверженные друзья, поэты, политиканы, счастливые или печальные любовники, сводни, тайные советники, пажи, лизоблюды и шуты, короче — все, кому грозит опасность лопнуть от обилия газов.
Свифт несмотря на свою гениальность — гениальность одиночки-сатирика — не понимал истоков насилия, истоков подчинения человека человеку.
Он не видел классовой сущности подчинения и насилия.
В каждом своем нападении он старается добраться до сути, старается раскопать сердцевину явления, но это не по силам ему.
Он хочет уяснить себе, на каких же предпосылках строится эта чушь, это безумие, эта совершенно сумасшедшая чепуха, но добраться до социальных глубин и классовых источников он не может.
И жизнь ему кажется опереткой. Папа велит целовать себе ногу. Люди выдумывают невероятные по своей нелепости обряды. Идет вакханалия безумия и чепухи.
Для ясного, свежего, критического, здорового сознания Свифта, не желающего жить напускными, навязанными представлениями, не желающего приспособляться к чепухе, к безумию, не понимающего истоков этого безумия — не понимающего классовой структуры общества, жизнь подчас казалась какой-то клоунадой, в которой размалеванные и разодетые шуты прыгают; исполняя раз навсегда заведенный танец.
И его особенно возмущает; что под это пытаются, еще подвести высокий философский фундамент.
Люди пытаются обосновать это безумие.
Создаются теории, о первопричине, всех вещей. Создаются теории 0 божественном вдохновении. «Ветер» навевает это вдохновение. Свифт называет теоретиков этого учения
Главный действующий аргумент со стороны учителей это — зад, а со стороны учеников — ноздри, — резюмирует он.
С какими художниками можно сравнить Свифта по страстности ненависти, по безудержности озлобления?
Гойя?
Нет. Пожалуй, в своих откровенных выпадах — безудержных, ни перед чем не останавливающихся, безмерно грубых, страстно стремящихся к тому, чтобы окончательно опозорить, уничтожить, убить смехом ненавистное ему явление, он напоминает из новых художников — Жоржа Гросса.
У Свифта, как и у этого художника, полемика приближается к ярчайшим образцам нецензурного плаката.
Мужские и женские половые органы, навозные кучи, нужники, испарения от нужников, зады, вонь и т. д. — все это средства для оплевания, для дискредитирования того, что люди в определенных интересах хотят сделать возвышенным и недосягаемым.
Он беспощадно высмеивает «таинства», причастия, лукавое лицемерие католического духовенства, тупое, невежественное вероучение протестантов и т. д.
На запросы своего времени он откликнулся необычайно смело, мужественно, обнаруживая огромный ум, огромную жажду борьбы — борьбы с жизненной рутиной, с лицемерием, ханжеством, жестокостью и насилием, возведенными в непреложные законы, и в этом смысле «Книга о бочке» — неувядаема.
О 1702 г. Вильгельм III наконец осуществил свое давнишнее желание начать войну с Францией.
Повод был найден довольно легко: несмотря на то, что Людовик XIV признал Вильгельма королем Англии, он в сентябре 1701 г. явился в Сен-Жермен к умиравшему Якову II и обещал после его смерти признать его сына королем Англии. Этого было достаточно для того, чтобы вступить в вооруженный конфликт с Францией. Новый парламент, созванный Вильгельмом в 1702 г. поддержал вопрос о войне с Людовиком XIV. Среди грандиозных планов Вильгельм III умер. Война уже началась, и его преемнице, королеве Анне, пришлось ее продолжать. Она вовсе не разделяла мнение покойного короля о том, что борьба против Людовика является задачей, которую должна взять на себя Англия для сохранения европейской свободы.
Эта война, вошедшая в историю под именем «Войны за испанское наследство», велась между Францией и коалицией Англии, Голландии и Австрии. Война эта затянулась на ряд лет и требовала от Англии больших расходов. Вражда двух партий разгорелась с новой силой при вступлении на престол королевы. Она была, по характеристике английских историков, добродушна и любезна, но бездарна, слабовольна, капризна и бестолкова. При помощи фаворитов и фавориток королевы то тории, то виги приближались к Анне, хотя она доверяла только ториям, считая, что все без различия виги — республиканцы. Воспитанная в строгих принципах англиканской церкви, королева Анна считала непосредственно божественной королевскую власть. Религиозная терпимость представлялась ей недопустимой слабостью, а все не принадлежащие к англиканской церкви были для нее опасными еретиками.