Свифт

Еще бы! Разве мыслимо говорить О спокойствии и объективности при таком страстном неприятии окружающего, при таком убежденном и глубоком неприятии, какое отличало Свифта!

Он находился, примерно, на той степени воинственного наступления на неприятеля, когда — если это происходит в военной обстановке — отдают приказ о снесении города или деревни артиллерийским огнем — «дотла».

Есть ли возможность при таких обстоятельствах думать, что в снесенном ураганным огнем городе или деревне живут, люди, не подлежащие уничтожению?!

Конечно, об этом не думают.

Свифт действует именно ураганным огнем своей сатиры — единственным. своим оружием, причем его, борца прямого действия, борца прямой борьбы, особенно еще подстегивает, раздражает и бросает в исступление то, что на (многие, особенно ненавистные ему явления, он не может нападать открыто.

Прежде всего он не может открыто нападать на религию — апофеоз той фальши, которая больше всего его возмущает.

Он должен прибегать к аналогиям, к символам, к намекам.

Он должен для многочисленнейших атрибутов религии и церкви находить прозрачные и, конечно, обидные намеки — это трудно, и сложно, и мучительно, но меньше всего Свифт хотел бы ослабить свою сатиру из-за необходимости прибегать к эзоповскому языку.

Но он все же осваивает этот язык и разит им со всей своей страстью и безудержностью.

Католическая церковь превратилась в мощное хозяйственное предприятие, в денежное хозяйство, и Свифт называет эту лавочку шнурками.

Легкость эпитимьи, церковного покаяния, налагаемого католицизмом, он называет глистами. Грехи выбрасываются из трешника наподобие глистов.

Тайную исповедь он издевательски называет шептальней.

Священников — ослиными головами.

Пышность и театральность католического богослужения — кукольной комедией.

Святую воду, которая, якобы, предохраняет все окрапленное ею от гибели и порчи, он называет маринадом…

Иногда ему нехватает жаргонных издевательских слов и он просто гримасничает» что тоже естественно для человека, который разгневан настолько, что ему кажутся недостаточно выразительными потоки брани, вылетающие из его уст, и он еще дополняет их гримасами и издевательскими жестами.

Так, например, ладан, Якобы превращающий простую воду в святую, Свифт называет странным словом, являющимся несомненной словесной гримасой — пимперлимпимп.

Он вынужден пользоваться жаргоном, вроде того, какой бывает у воров или подпольщиков. Слова и термины этого жаргона он должен был помнить и не путать. Ведь эти термины были сложны, они обозначали сложные вещи и сложные явления.

Например, под документом Свифт подразумевает предсмертное отпущение грехов, которое выдавалось папской канцелярией любому желающему за небольшую сумму.

Выражение «вытолкал жен» обозначает — обязательное безбрачие католического духовенства.

Зато Свифт не стесняется, когда речь идет о разврате католического духовенства, о всех этих знаменитых «экономках», «племянницах» и т. д.

Свифт просто называет это в своем повествовании— «привел потаскушек»…

Количество «подлинного» молока девы Марии, демонстрируемого в католических церквах, он тоже, не особенно стесняясь, называет — корова.

Можно ли при таком страстном, буквально горячечном сатирическом сопротивлении, при такой неслыханной борьбе словом против огромных и мощных явлений, которые он считал злом, сохранять «полемическую добросовестность» и не валить в общую кучу правого и виноватого, тем более, что Свифт не допускал и мысли, что кто-нибудь в таком урагане лжи может остаться невиноватым?

Особенно зло нападал он на писателей. Именно здесь он наиболее недобросовестен, но ведь именно это и понятно: борец, так сказать, «а идеологическом фронте, он особенно непримиримо относился к идеологам, восхвалителям и поддерживателям ненавистного ему режима.

Итак — фальшь, лицемерие, обман — это определенные адреса. Что следует за этим?

Насилие. Подчинение.

«Невинная» одежда, прикрывающая пустоту, уже отвердевает в форму. Форму насилия. Возникает вопрос о чинах, о титулах. Братом уже нельзя называть Петра. Его надо называть «господин Петр» или лучше — «отец Петр» или, наконец, «милорд Петр».

И Свифт одинаково презирает и тех, кто учреждает насилие, и тех, кто подчиняется ему.

Насильники придумывают отпущение грехов, эти самые «глисты», а идиоты покупают их.

«Пациент должен был три ночи сряду строго поститься, то есть после ужина ничего не есть; в постели следовало лежать на одном боку, а в случае усталости перевернуться «а другой; его заставляли смотреть на предметы непременно обоими глазами вместе и без ощутительного позыва не испражняться ни через одно отверстие. При внимательном соблюдении этих предписаний глисты, говорят, выходили посредством испарения через мозг».

Одни изобретают эти самые шептальни, а кто ими пользуется?