Пятнадцатилетнему Иегуде Бэкону расставание с отцом далось мучительно. Отношения между отцом и сыном постепенно изменились. Сначала в интернате для чешских мальчиков в Терезиенштадте, затем в детском блоке «семейного лагеря» Биркенау Бэкону удавалось сохранять физические и моральные силы благодаря дополнительным пайкам и чувству гордости за своих сверстников. Иегуда видел, как ухудшается состояние отца в гетто – со временем тот становился все слабее, – но продолжал навещать его, приносить ему еду и заботиться о нем. Это началось задолго до того, как он увидел, как его отца ударили в день приезда в Биркенау. Но в последние семь месяцев он особенно отчетливо видел, что отцу с каждым днем становится все хуже, и чувствовал себя в ответе за него. В то же время Иегуда понимал, что отец смирился с судьбой: он даже предложил отдать сыну выпавшую у него золотую зубную коронку. И все же мальчик не мог заставить себя покинуть обреченные остатки «семейного лагеря», не посмотрев в глаза отцу и не пообещав ему, что они еще встретятся [55].
6 июля Иегуду Бэкона и других мальчиков отправили в так называемый цыганский лагерь рядом с крематорием № 4. Как и евреи в семейном лагере, синти и рома пользовались особыми «привилегиями»: им не остригали волосы и разрешали оставить свою одежду. Они даже жили семейными группами. У них было футбольное поле и игровая площадка для детей, и к ним тоже часто заглядывали свободные от дежурства и работы эсэсовцы, которым нравились их музыка и танцы. Некоторые завязывали сексуальные отношения с женщинами. Не подозревая, что ждет их самих в следующем месяце, дети синти и рома издевались над чешскими мальчиками: указывали на крематорий и называли его «мармеладной фабрикой» или «хлебозаводом» для евреев. К ночи мальчиков снова перевели, уже туда, где размещались зондеркоманда Биркенау и штрафной отряд [56].
Через неделю вышел приказ о комендантском часе: эта мера в Биркенау всегда предшествовала проведению новой «операции». Напряженные и подавленные, мальчики толпились у крошечных окон своего блока, тщетно пытаясь хотя бы мельком увидеть людей, уходивших в крематорий. На следующий день пришли люди из зондеркоманды и принесли Бэкону и его товарищам фотографии и мелкие личные вещи. Сомнений больше не осталось – они поняли, что их родные погибли. «Мы были очень, очень встревожены и расстроены, – вспоминал Бэкон в своем доме в Израиле в 1959 г., – и опечалены. Но никто из нас не плакал». Мальчики еще больше сблизились друг с другом и со своими новыми защитниками, членами штрафного отряда и зондеркоманды. Впервые мальчики начали складывать свою еду в общий котел, чтобы разделить ее поровну, и заботиться о больных [57].
Постепенно тающая группа чешских, голландских и немецких мальчиков стала своеобразным талисманом штрафного батальона и зондеркоманды Биркенау. Эти люди брали их с собой на огромные склады, за свое изобилие получившие название «Канада», где сортировали перед отправкой в Германию одежду и вещи убитых депортированных. Новые защитники позаботились, чтобы у всех мальчиков была обувь по размеру – один из самых щедрых покровительственных жестов, на которые можно было рассчитывать в лагере. Даже русские военнопленные – их небольшую группу так боялись, что даже эсэсовцы и староста блока, этнический немец, обращались к ним с настороженной вежливостью, – прониклись к детям симпатией, рассказывали им свои истории и играли вместе с ними во дворе. Воскресным вечером мальчики сопровождали старосту блока из одного барака в другой и пели для заключенных чешские и немецкие песни [58].
Вскоре Бэкон вместе с группой из 20 мальчиков оказался в