В настойчивости, в упорстве, которое Лану проявил в этом творческом споре, немалую роль, возможно, сыграла его биография. Арман Лану один из немногих французских писателей, знающих жизнь народных низов. Сын мелкого торговца из парижского предместья, он, в связи с тяжелой болезнью и ранней смертью отца, с пятнадцати лет начал зарабатывать на жизнь. Лицей оказался недоступной мечтой. Свою школу Лану прошел, как он сам пишет, «в ранних утренних поездах». Война сблизила его, как лейтенанта Субейрака, с солдатами-шахтерами из северных департаментов Франции. Лану жил их жизнью, и это, конечно же, не только позволило ему впоследствии так убедительно нарисовать портреты солдат бравого батальона — шахтера Пуавра, металлиста Маршана, контрабандиста Матье в «Майоре Ватрене» или Ван Вельде в «Свидании в Брюгге», но и внушило некие нравственные обязательства, некую внутреннюю потребность писать для простых людей и о том, что их заботит. После войны Лану был учителем в сельской школе и этот его опыт нашел отражение в романе «Утренний урок» (1949). «Я не только „вышел из народа“, но и „никогда из него не выйду“», — сказал о себе Лану, объясняя, почему ему «хлопоты женщины, связанные с получением пособия на многодетность, или страхи пятнадцатилетнего мальчишки, живущего в многонаселенном доме в квартале дешевых новостроек, значительно более интересны, чем самый совершенный разрез сознания самого изысканного ума», почему его как писателя не привлекает формалистическая изощренность, почему у него нет желанья заниматься «разъятием волоса на четыре части».
Это не означает, разумеется, что Арман Лану чуждается нового в литературе или психологии. Психоанализу он, пожалуй, предается даже с излишним упоением неофита, которому невтерпеж поделиться недавно сделанными открытиями и приобретенными знаниями. Но его сильная сторона отнюдь не в этом. Арман Лану видит мир — видит его в красках, густых, насыщенных жизнью, плотью. В выработке его писательской манеры, очевидно, немалую роль сыграл юношеский опыт живописца. Не случайно в романе «Свидание в Брюгге» такое большое — почти символическое — место занимает Джеймс Энсор, с его «масками», помогающими Роберу Друэну осмыслить окружающее. На полотнах Энсора маски точно изваяны в красках, — так выпукло, так объемно передают они застывшее в неподвижности движенье жизни. Маски Энсора — лица одновременно человеческие и нечеловеческие, деформированные, уродливые, отталкивающие, вздутые, распухшие, иссохшие, это лица, превратившиеся в рыла, в хари, но бесконечно выразительные, будто все дурные страсти — корысть, тупость, похоть — извлечены в них наружу и взяты под увеличительное стекло. Гротескность этих масок, их ярмарочная примитивность, их колоритность, их нечеловеческая человечность привлекают Лану, как способ адекватного выражения безумья, как зеркало удручающего мира, потерявшего разум.
Но особое значение имеет для Армана Лану живопись мастеров фламандской школы. К творцам «Безумной Греты», «Триумфа смерти», «Корабля дураков» его влечет их органическая народность, их социальность, умение сочетать жанровые сцены с глубоким философским обобщением, их любовь к детали, перерастающей в символ, их полнокровный реализм, не боящийся аллегорий, преувеличений, гротеска, и их человечность, гуманность, жизнелюбие, пронизывающие даже полотна, которые потрясают изображением ужасов. Эта связь позволяет многое понять в романе «Свидание в Брюгге», — прежде всего сам выбор сюжета и места действия романа, на первый взгляд достаточно странного.
Издание «Свидания в Брюгге» завершает публикацию «Безумной Греты» на русском языке (романы «Майор Ватрен» и «Когда море отступает» были переведены ранее). Остается посоветовать нашим читателям познакомиться с триптихом Армана Лану полностью, ибо «Свидание в Брюгге» занимает свое, необходимое место в общем замысле писателя и общий замысел цикла помогает правильнее и глубже воспринять этот роман.
Свидание в Брюгге
ФИЛИППУ ДЕ КОНЕНК
Мы здесь одни
Мы здесь одни
Мы дети дюн и ветра
Среди песков
Кружимся мы
В проклятом карнавале этом
Где дьявол открывает бал
Бал мертвецов живых
Часть первая. Марьякерке
Глава I
Снег шел от самой границы, не переставая. Он вырывался из недр Севера и очертя голову кидался навстречу желтым огням машины, а те ненасытно глотали и глотали его. Снежинки соединялись в замысловатые фигуры, прихотливо менявшие рисунок, и, чуть коснувшись ветрового стекла, вдруг передумывали в последний миг и начинали таять, неохотно, как бы сожалея и грустя об этом. Слегка притормозив у желто-красного дорожного знака, Робер прочел: БРЮГГЕ, 14 КМ.