Свидание в Брюгге

Робер знал, что такое бистуй, напиток северян, — настойка, кофе с водкой, от которой все нутро дерет. Тоже одно из воспоминаний, потянувшихся за войной. Ван Вельде, время от времени угрюмо поглядывая на Робера, продолжал:

— Ну еще, конечно, литра два маскара, када садился кушать.

— Иногда или всегда за едой?

— Нет, кажный раз, конечно. А потом кружку-другую с клиентами, пока их обслуживает. Но не больше дюжины за день. Аперитива он и вовси не пил. Только красное и можжавелевую. Я весь в него вышел. Я воспитан в добрых принципах.

— Что вы можете сказать о вашей матери?

Врач уверенной рукой делал надрезы в социальной плоти больного.

— Моя мать — хорошая женщина. Работящая, с утра до ночи работала. Она все и делала в кабачке, да еще бабуся.

— Ваша мать умерла?

— Что вы, дохтор, нет! Бабушка умерла, это верно. Она никада ничего не пила, только воду. А все-таки умерла. Конечно, как же она могла выдержать, эта добрая женщина: с шести утра до десяти вечера на ногах, а пила только воду.

Лицо Эгпарса оставалось невозмутимым.

— Пометьте, пожалуйста, Дю Руа. Патологическая наследственность. Алкоголизм. На всякий случай проверьте, нет ли наследственного сифилиса. Сделайте анализ на RV. А ваши родители никогда не попадали в тюрьму?

— Да, дохтор, было. Отец сидел.

Вопрос не показался ему оскорбительным, он даже уточнил:

— Во время службы в армии. Он получил шесть месяцев, отец-то. А я только четыре. Да, отец у меня был выдающий человек!

— Понимаю, понимаю. Вы часто болели?

— Нет, этого не было. Я вовсе не болел. Правда, один раз на войне слег. Лихорадкой маялся, неделю отвалялся.

— Венерическими болезнями не болели? Вы поняли, о чем я говорю? Связи с разными девицами.

— Нет, дохтор, что вы. Ну раза два-три был «насморк», а так ничего.

Разговор начал явно интересовать больного, он даже привстал. Ему уже не было скучно. Люди обычно не скучают, если с ними беседуют о них. А между тем в Робере, по мере того как он разглядывал этого человека, поднималось чувство, очень похожее на отвращение. Да и сам допрос, учиненный Эгпарсом, требовательным и вместе с тем приветливым, сумевшим обломать человека, к которому четверть часа назад и подступиться было нельзя, и ободрать его, словно кролика, с полного его согласия и даже как будто бы к радости, тяжелым камнем ложился на сердце Робера.

— Ничем серьезным вы никогда не болели?

«Это же допрос, — думал Робер, — допрос, учиненный судебным следователем, полицейским. Но этот странный полицейский — физиолог и психиатр». Стало быть, мир медицины сродни тому, что рисовался воображению Кафки, где человек всегда выступает в роли обвиняемого, довольного своей ролью, ибо Ван Вельде испытывал явное удовольствие, отвечая на вопросы.

— О нет, дохтор. Я крепок, как дуб!

В доказательство чего он выпятил плоскую грудь и, согнув руку в локте, напружинил свои жидкие мышцы, трепыхавшиеся, как желе, под серой рубахой. Из-под маски взрослого, с помятым, плохо выбритым лицом, вдруг выглянул хвастливый мальчишка, мальчишка, уже познавший порок. Особенно выделялись губы, толстые и рыхлые, грязно-серого цвета, как лягушачья кожа.

— А уж как дрова рублю! У-ух! У-ух! Топором! Загляденье! Другого такого в деревне не сыщете! Одним топором управляюся! Без пилы! Раз, раз!

В глазах загорелся мрачный огонь, насчет природы которого двух мнений быть не могло.

— Я сильный, как турок, да вот падучая!

— Да, мосье, — прервал больного Оливье, обращаясь к главврачу. — В истории болезни записано. Эпилепсия.

— Так вот почему у него оказался под рукой фенобарбитал. Понятно.

Полицейская анкета: постепенно звенья прилаживались друг к другу. Но так же, как и все остальное, она не распутала клубка, несмотря на усердие следователя. А следователь рассмеялся и осторожно двинулся дальше.

— У меня мелькнула презабавная мысль, мосье Ван Вельде, — сказал он так, словно бы сам понимал всю нелепость своей мысли.

Робер отметил про себя, что он сделал упор на слове «мосье».

— Презабавная мысль. Вот когда вы рубите дрова, вы ни о ком не думаете, а?

Подвижное до этого лицо Ван Вельде застыло.

— А? Ну о ком-нибудь из вашей семьи?

Ван Вельде отвел глаза под испытующим взглядом медика. Врач тут же перевел разговор на другое.

— Ну хорошо, хорошо. Это так, только мысли. Мало ли что придет в голову, правда ведь? Итак, во время войны ничего больше не было, кроме этой недельной лихорадки?

Ван Вельде с радостью кинулся прочь от неприятной темы:

— О, до того как я стал солдатом, попадал в разные истории, как многие парни.

— Так, так. Расскажите-ка!

— Ну, я провел полтора года в профилактории при шахтах в Вёль-ле-Роз. Но тогда я себя чувствовал нормально. Я гулял на берегу моря, купался, собирал ракушки.

Ему гораздо больше нравилось говорить о Вёль-ле-Роз, чем о том, какие мысли приходили ему в голову, когда он рубил дрова.

— Но не думайте, меня все равно признали пригодным, я служил!

Врач поднялся.

— И годным для любви? — подсказал он.

Немного застыдившись, Ван Вельде захихикал, польщенный.

— Какой у вас рост? Вы знаете свой рост?