Святые в истории. Жития святых в новом формате. XVI-XIX века

Комиссией было принято решение исключить иеромонаха Амвросия из штата братии Оптиной пустыни и «оставить на пропитании и призрении оной пустыни».

Когда позволяло здоровье и Амвросий мог встать с постели, он по-прежнему шел помогать отцу Макарию в переписке и занимался в своей келье переводом святоотеческих книг. А вскоре старец поручил ему принимать мирян.

Именно здесь, по словам Поселянина, в полной мере проявилась способность Амвросия «откликаться чужому страданию всем своим существом, всяким фибром своего безграничного, неустанного в любви сердца». Его общительность, веселый нрав, обходительность, умение в точку сказать словцо – пригодились всем и сразу.

«Как жить?» – спрашивали люди Амвросия.

И он отвечал с неизменной улыбкой: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение».

7 сентября 1860 года ушел из жизни старец Макарий, и оказалось, что в монастыре у него уже есть преемник.

Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы» хорошо описал суть этого особого дара – старчества: «Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово. Но при этом Алеша почти всегда замечал, что многие, почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое».

Отец Амвросий перешел в небольшой домик справа от ворот скита, где жил и принимал народ в течение тридцати лет. К домику была пристроена так называемая «хибарка», устроенная так, чтобы к старцу могли приходить и женщины, которым вход в скит был воспрещен.

Обстановка в келье не сильно изменилась по сравнению с той, которую когда-то увидел Покровский: та же икона Тамбовской Божией Матери в углу, кровать с набитыми соломой матрасом и подушкой, разве что еще и фотографии на стенах прибавились. И народа, желавшего поговорить о своих бедах и сомнениях непременно со старцем Амвросием, с каждым годом становилось больше.

В его келье можно было увидеть даже тех, кого редко встречали в монастырях: мятущихся интеллигентов, запутавшихся в жизни философов, студентов-нигилистов, отпетых пьяниц и полубезумных потенциальных самоубийц. Старец Амвросий принимал всех «униженных и оскорбленных», а если кто-то удивлялся, как он может подолгу беседовать со всякими несносными людьми, говорил: надо же и этим где-нибудь приткнуться, утешиться.

Однажды к отцу Амвросию пришел истерзанный сомнениями человек, потерявший смысл жизни. Он ходил «в народ», пытался примкнуть к Толстому, но от толстовцев тоже сбежал и, наконец, явился к Амвросию, сказав, что решил теперь и на него посмотреть. «Что ж, смотрите!» – ответил ему старец, после чего с большим трудом встал со своей кроватки и выпрямился во весь рост. Он молча, долго смотрел на своего посетителя… Какое-то время этот человек оставался в монастыре и однажды объявил отцу Амвросию: «Я уверовал».

«Для истинного покаяния, – говорил старец, – нужны не годы, не дни, а одно мгновенье». Даже философ Василий Розанов, великий скептик, признавал: «Благодеяние от него льется духовное, да, наконец, и физическое. Все поднимаются духом, только взирая на него. Самые принципиальные люди посещали его [о. Амвросия], и никто не сказал ничего отрицательного. Золото прошло через огонь скептицизма и не потускнело».

Каждый из приходящих верил, что Амвросий ждал в своей келье именно его, что он помнит о нем и любит, молится о его грешной жизни, ждет от него перемен к лучшему.

В конце семидесятых годов в Оптину пустынь к отцу Амвросию приходил и Лев Толстой: по одним сведениям – один раз, по другим – дважды. Граф появился в обители в простой крестьянской одежде, в лаптях, с котомкой за плечами, но смирение это было внешним.

«Грехи – как грецкие орехи. Скорлупу расколешь, а зерно выковырять трудно», – говорил отец Амвросий.

С годами здоровье его заметно ухудшалось, и после приема посетителей он все чаще приходил в крайнее изнеможение. «По утрам с трудом разламываюсь, чтобы взяться за обычное многоглаголие с посетителями, и потом так наглаголишься, что едва добредешь до кровати в час или больше. Есть пословица: „Как ни кинь, все выходит клин“. Не принимать нельзя, а всех принять нет возможности и сил недостает», – признавался он в одном из писем.

Были дни, когда врачи настрого запрещали старцу принимать народ, и на двери кельи появлялась записка: «Врачи запрещают старцу принимать посетителей», заверенная их подписью. Но как только Амвросий мог подняться с постели, все начиналось снова.