Святослав. Возмужание

– Я ежели пойду к грекам, то не с дарами, а с мечом, как отец мой и дед ходили! – блеснув очами, нарочито громко проговорил он, чтобы слышали стоящие неподалеку молодые дружинники.

У борта, прощально подняв руки, стояли Олеша с Журавиным, – они плыли в Царьград, как люди Святослава. Отец Олеши Гордята – коренастый осанистый купец с подстриженными «скобкой» волосами и аккуратной окладистой бородой – был старшим у торговцев. Его лодия – большая и широкобокая – отошла первой, за ней в походный строй стали вытягиваться другие. Отчалил и «Лебедь» княгини. Гружённый провизией и дарами для византийского двора, он тем не менее двигался легко, будто и впрямь имел родство с гордой птицей, несущей клюв впереди над волной. Несколько чернобоких насад, в которых находились вооружённые дружинники, проворно устремились за караваном, чтоб неотступно следовать за ним в качестве охраны.

Святославу невольно вспомнилось теперь уже давнее происшествие с испытанием на Непре, когда они едва не потонули. Он улыбнулся, а потом опять нахмурился.

Меж тем лодии птицами устремились вниз по течению, на мачтах взметнулись паруса, ловя дуновения летнего Стрибога, – на всех полотняные с ликом Хорса, на княжеской – шёлковый с изображением белого лебедя.

Ольга, откинувшись в лёгком походном кресле, думала о своём, скользя вокруг рассеянным взором. Верные гридни из теремной охраны – широкоплечий рассудительный Славомир и его неизменный соратник помладше – высокорослый подвижный юноша Кандыба – стояли поодаль, чтоб не мешать княгине, и смотрели на проплывающие мимо берега, где обработанные поля чередовались с тучными лугами и могучими древними лесами.

– Красива земля наша, слава богам! – прогудел Славомир. – А Непра широкая как разлилась, будто не по воде, а по небу плывём, и такая тишь вокруг, благодать!..

– А может, вон в том лесу печенеги на нас злое замышляют? – по обыкновению, возразил Кандыба, любивший противоречить приятелю.

– Тут они нам не супротивники. Кочевники в степях сильны и быстры, а большой воды боятся. И таких прочных лодий, кроме как у нас, варягов и греков, больше ни у кого не имеется, – степенно толковал Славомир, приглаживая растрёпанные ветром светлые вихры.

– А на порогах? – не унимался Кандыба. – Там они могут нас перенять?

– На порогах не зевай, там и без ворога погибнуть – что рог осушить, чуть оплошал кормщик – и вдребезги! Правда, сейчас поспокойнее будет, не то что ранней весной, когда река разливается и скалы уходят под воду.

Оба помолчали под монотонное шлёпанье воды под бортами.

– Славомир, а ты в Византии бывал уже? – опять спросил Кандыба.

– Бывал. С князем Игорем в воинском походе.

– И Царьград видел? Красота, рекут, неописуемая? Славомир пожал могучими плечами:

– Как тебе сказать… Богатый град, это верно, однако чудной. Другое там всё, чужое. Да что рассказывать, сам увидишь!

Снизу поднялся Фарлаф.

– Идите отдыхать, ночью стражу нести будете, Истр и Свен сменят вас.

Охоронцы спустились вниз и, растянувшись на тюках с пушниной, тут же уснули.

Вскоре по обоим берегам Непры леса всё больше стали чередоваться со степями, а пологие берега превращались в крутые и каменистые, особенно правый. Это значило, что скоро начнутся пороги.

Вот по правую руку показался Рябиновый остров, прозванный так за произрастающее на нём большое число рябиновых деревьев, особенно красивых в пору Великих Овсеней, когда созревают тяжёлые красно-оранжевые гроздья. Но чаще его называли Богомольский. Потому как он был последним большим островом в преддверии порогов, и всякий караван останавливался здесь произвести починку и помолиться богам перед тяжким испытанием. Славянские кумиры соседствовали здесь с небольшой христианской храминой, поставленной ещё во времена князя Аскольда, который крестился в Царьграде с варягами, а затем принялся насильно крестить Русь. А варяги-язычники предпочитали славянского Перуна, называя его Перкуном, и щедро кропили его кровью закланных в жертву коней, быков, а в особых случаях, когда ярилась непогода либо ожидалась схватка с кочевниками на порогах, воинскому богу приносилась человеческая жертва из числа пленных или рабов.