Священник

17 августа 1922 года отряд гражданской полиции под командованием старшего суперинтендант Маттиаса Маккарти, расположенный в Дублинском замке, выстроился на нижнем плацу для смотра депутатом нижней палаты Имонном Дагганом, министром внутренних дел.

На следующий день в «Айриш Таймс» сообщили:

«Вчерашняя небольшая церемония стирает последние следы прежнего режима… Судьба Ирландии — в руках ирландцев. Если эти люди будут служить новой Ирландии, придерживаясь лучших традиций Королевской ирландской полиции, страну ждет успех».

В первые дни учебы я заучил эти слова из гордости. Они говорили о профессии, которую я хотел уважать и поддерживать. Помню, как повесил статью из «Айриш Таймс» на стену. Радовала сердце каждый раз, когда читал, помогала чувствовать, что я — часть страны, заметная сила, действующая во благо народа.

Господи.

Диск доиграл.

Покачал головой, зная, что если гляну в зеркало, то увижу в глазах надгробия. Слушал музыку, чтобы окунуться в забытье, а сам встретился с мертвецами. Все свои — и вдобавок почему-то те, кого я никогда не знал. Джеймс Ферлонг, военный корреспондент «Скай», сделал один фальшивый репортаж после многих лет опасной работы и не смог жить со стыдом. Меня размазало то, что его нашла в петле дочь с синдромом Дауна. Я спросил Бога:

— И где же та сраная радость, что Ты обещал? Где счастливые времена, на которых я был так сдвинут?

Список усопших продолжался. Один из The Righteous Brothers, Джун Картер и Дэвид Хеммингс, который в конце шестидесятых приехал в Голуэй сниматься в «Альфреде Великом», — только что после триумфа в «Фотоувеличении», на тот момент самый сексуальный человек на планете. Фильм считается величайшим провалом своего времени, но любим в городе, которому принес немалый доход.

Встал, заставив себя отбрасывать тени, выбрал REM, сборник Best of, шестой трек, Losing My Religion, про то, что он в углу.

Я двигался в танце Стайпа. Что может быть печальней? Мужику полтинник, его память неотступно терзают обломки разрушенной жизни, танцует на верхнем этаже квартиры над Голуэйской бухтой, зная каждое слово песни наизусть, думая:

«Бойлермейкер».

Это бурбон с пивом — извращенное представление об американской мечте.

Очередной глоток жалости к себе, очередной диск.

Спрингстин с его Thunder Road. По оценке Ника Хорнби, он ставил эту песню 1500 раз.

Что?.. Еще и считал?

Кричал припев, что-то про то, что поездка не бесплатная.

Будто я не знаю.

Затем, как классический детектив — Meeting Across The River, строчка о том, что носишь пистолет, как друга.

Потом я сидел в кресле, оглядывал пустую квартиру, призраков всего, что я когда-либо знал. Блин, неужели самоубийство — так уж плохо?

Потихоньку подбираемся.

Брюс закончил песней Тома Уэйтса Jersey Girl, и я подпевал, уже тише, чуть не плача по девчонке из Джерси, которую не встречал и не встречу, никогда. И сделал то, о чем пьяные потом всегда жалеют, клянутся, что не сделают, но, как бы, куда без этого. Взял трубку — одиночество души молило о человеческом голосе, — настучал кнопки, услышал Ридж:

— Да?

Неуверенно.

Я сказал:

— Это Джек.

Никаких радостных возгласов.

Тогда добавил:

— Больше проблем не будет.

Ошарашена.

— Ты его нашел?

— Да.

— И кто… он?

— Зовут Сэм Уайт. Ты брала его за отправление естественных потребностей в общественном месте.

Я был доволен этаким оборотом, только слегка поскользнулся на «Сэме». «С» — они сволочи, всегда подводят, когда ты взбудоражен. Наверняка казалось, что я пьян.

Она покопалась в памяти, затем:

— Он! Так вот кто это был?

— Больше нет.

— Ты его избил?

— Да.

— Сильно?

— Легендарно.

Я подождал, гадая, сорвется ли она, обвинит ли в самоуправстве, спросит, на что нужна полиция. Она сказала:

— Хорошо.

Я ожидал благодарности, хотя бы признательности, но она сказала:

— Ты какой-то странный.

— Да? Интересная штука — насилие, после него легко разучиться вести задушевные беседы.

— Тебя не тронули?

— Не там, где заметно.

Она распробовала эту фразу, потом:

— В каком смысле?

Я мог бы дать речь о том, что насилие убивает частичку души, что вред другому человеку сокращает твою человечность, но такое не скажешь, не показавшись мудаком, поэтому ответил:

— Ты умная, сама догадаешься.

Со сталью в голосе:

— Не надо со мной в таком тоне.

Грохнула трубкой.

Бог не помогает тем, кто помогает полиции.

В голове засела речь Клэра, его снисхождение, его оскорбления — и пришлось разжимать пальцы, горевшие в стиснутом кулаке. В последний раз, когда я был так зол, я пробил дырку в стене и сломал себе запястье.

На следующий полдень встретился с Малачи в «Большом южном». Он сидел с кофейником, под тучей никотина.

— Господи, ужасно выглядишь, — сказал он.

Мне понадобился целый кофейник, чтобы выползти на улицу, и я сорвался:

— Тебе-то что?

Он задумался. Я взял одну его сигарету, он сумел промолчать. Я вспомнил, что все еще с пластырем, сунул сигарету обратно в пачку. Без преамбулы изложил ход следствия — от встречи с менеджером вышибал до признания Майкла Клэра в убийстве отца Джойса. Не сказал, что не поверил в его версию. Закончив, откинулся на спинку, спросил:

— Что будешь делать?

— Делать?