Свежо предание

- Я к нему пришла. Он все порывался мне что-то сказать, но не мог. Потом еле-еле, тихо так, спросил: "Где моя жена?" - "А что, вы хотите ее видеть?" Долго молчал, потом: "Да, хочу".

- Так и сказал?

- Так и сказал.

- Это хороший признак? Да? Софья Марковна! Ему лучше?

- Лучше, мой дружочек. Сознание постепенно светлеет.

- И я могу сейчас его видеть?

- Он вас ждет в столовой.

Надя шагнула к двери и остановилась.

- Боюсь почему-то.

- Тогда не боялись, теперь боитесь. Ну что ж. Такие характеры тоже бывают.

- А была большая опасность?

- Большая.

- Он мог умереть?

- Мог. Я этого очень боялась.

- А теперь?

- Слава богу, угрозы для жизни нет. Наладим питание, пройдет тоска, постепенно начнут исчезать бредовые идеи... Как туман под солнцем... Возможно, к весне мы его выпишем.

- Софья Марковна, правда?

- Правда, моя милая. Надеюсь.

- У меня даже ноги плохо идут - от радости.

- Пусть у вас всегда будет радость, Наденька.

* * *

23 декабря 1952.

Милая, родная, я так счастлива: Косте гораздо лучше/ Он уже почти признает меня: сегодня при встрече сам подошел и поцеловал. Сам попросил: "Посиди со мной", хотя старательно отодвинул свой стул от моего. Бредовые идеи еще держатся, но он не очень на них настаивает. Жаловался, что плохо разбирается во времени: ему кажется, что он здесь не три с половиной месяца, а гораздо больше. Я спросила: приходить ли мне, когда, чаще или реже? Не отвечает, только внимательно и строго смотрит. Прощаясь, сказал: "Спасибо, что вы пришли напомнить мне о ней". Мои рассказы о Юрке слушал почти без отрицания. С.М. говорит, что если так пойдет, то к весне она его выпишет. Трудно поверить в такое счастье! Тогда возьмем Юрку и все трое - к тебе, на теплое море. Я так давно не купалась в море. Целую, целую, себя не помню от радости. Твоя Надя.

Эти колесики нарисовал Юрка. У нас второй день очень холодно.

3 января 1953 г.

Дорогая моя! Приехала только что от Кости и нашла твое письмо. Спасибо, спасибо! Не беспокойся, мы прекрасно разместимся на террасе. Я так себе и представляю: дикий виноград, море.

Костино состояние улучшается. Спит хорошо. Ест тоже довольно хорошо. Вообще сравнительно спокоен, хотя и продолжает каяться.

Беспокоит меня, что в больнице немного косятся на Костю как на "любимчика" Софьи Марковны. И вообще, отношение к ней не очень хорошее. Я прочла в стенгазете заметку: "Новогодний сон доктора Лифшиц", с карикатурой. Ее нарисовали в виде какого-то толстого мешка с грубо еврейским носом. Смысл такой, что С. М. к каждому своему больному, особенно к некоторым, хотела бы приставить по терапевту, да и вообще врачей по всем специальностям, и отвести отдельную палату. В этой фразе: "особенно к некоторым" - мне показался намек, но я была так счастлива, что эта тень быстро прошла.

Дома я не утерпела, сказала Юрке, что папа скоро приедет домой. Он очень ждет папу и строит для него дом из кубиков. Если бы ты видела, какой он стал большой, как говорит!

Надя.

8 января 1953.

Что за чудесный человек Софья Марковна! Часто я чувствую ее не врачом, а матерью - такое личное, родственное отношение. Здесь не все врачи такие. При мне однажды Костя обратился к другому врачу, мужчине, просил его выслушать, записать его показания. Тот досадливо отмахнулся: опять вы за старое, подите, говорите лучше со своей женой. Костя после этого со мной говорить не захотел. Доктор - молодой, красивый, но какой-то удивительно недоступный.

С. М. рассказывала, что вчера Костя опять "суетился", просил бумагу, чтобы написать И. В. или дать возможность поговорить с ним по телефону, признаться в своей вине. Называет Юрину фамилию. Убежден, что Юра жив. Просит освободить Юру и арестовать его самого. Все это, по словам С. М., говорил связно и со слезами. Она считает это хорошим признаком, но мне почему-то тревожно. Сегодня был прекрасный день - солнце с морозом. Я шла по улице и плакала. Теперь я довольно часто плачу, это плохо. Хотелось бы быть похожей на тебя. Надя.

Тринадцатого января тысяча девятьсот пятьдесят третьего года Надя, как всегда по утрам, открыла почтовый ящик и вынула свежую, пахнущую краской газету. Она ее отложила: надо было покормить Юрку. Она поставила перед высоким стулом тарелку с кашей.

- Каши не хочу, - мгновенно сказал Юрка.

- Иди, ешь.

- Каши не хочу, - повторил Юрка, самостоятельно взбираясь на стул.

- Мало ли чего ты не хочешь.

- Я тебя не люблю, - лукаво сказал Юрка. Это он так острил.

- Любишь не любишь, а кашу придется есть. Юрка умолк и покорно принял ложку каши.

Надя рассеянно взглянула на газету. "Шпионы и убийцы разоблачены", прочла она заголовок передовой.

...Что такое? Какие шпионы?

Она развернула лист.

"Хроника ТАСС сообщает о разоблачении гнусной шайки шпионов и убийц, орудовавших под маской "людей науки", профессоров и врачей...".

Что такое?

- Мама, не читай.

- Погоди, сейчас.

"...Эти выродки, потерявшие человеческий облик..."

- Мама, я буду есть кашу.

- Погоди, маленький, сейчас.

- Я большой. Я тебя люблю.

- Знаю, деточка.