Свечная башня

Не нашли! Ни тогда не нашли, ни сейчас. Хорошо спрятался? Свалил за границу? Теперь ни у кого и не спросишь. У отца-профессора осенью того же года случился инсульт, сделавший его в одночасье глубоким инвалидом. Он прожил еще несколько лет под неусыпным присмотром жены. Жена тоже скончалась вслед за супругом. Их младшая дочь к тому времени уже жила в Германии, после похорон матери в Россию больше не приезжала. У кого спрашивать-то?

И тут включилась Самохинская чуйка! Если бы с любимой кровиночкой все было хорошо, да пусть бы он был трижды маньяком, но находился в безопасности, родители бы так быстро не слегли. В могилу их уложило горе, а еще, наверное, неизвестность. Вот такой виделась Самохину ситуация. Как бы то ни было, а честное имя Максима Разумовского осталось незамаранным, официально убийцей его никто не называл. По всем материалам он проходил как пропавший без вести. Вопрос, где и когда он пропал? И еще один вопрос – мог он вернуться спустя тринадцать лет, чтобы закончить начатое?

И Мирослава Мирохина… Та самая Мирослава Сергеевна, на минуточку! Девочка видела лицо своего убийцы. Не могла не видеть! Видела, но описать не смогла. От глубокой ли психической травмы или от длительной гипоксии мозга у нее приключилось это беспамятство? Или имелась какая-то иная причина? Единственный выживший свидетель оказался совершенно бесполезным для следствия. Такие дела…

Чтобы развеяться и еще раз осмотреть место преступления, Самохин решил спуститься в овраг. День катился к закату и на дне оврага уже было сумрачно, несмотря на безоблачное небо. Обычное дело для оврагов. Ему ли не знать…

Самохин шел вдоль русла неширокой и, надо думать, неглубокой речушки, смотрел то под ноги, то по сторонам. Свою фирменную чуйку он спустил с поводка, и она сейчас носилась по оврагу, как вырвавшийся на прогулку охотничий пес.

Это место было обычным. На первый взгляд… Изгиб русла образовывал небольшой затон, здесь река прекращала свой стремительный бег, здесь на берегу лежали бумажные кораблики. Самохин насчитал двенадцать. Все одинаково ровные, сделанные из одной и той же бумаги одной и той же рукой, но разной степени давности. От почти полностью белого, до бурого, покрытого высохшими нитями тины. Кто-то сначала пустил эту бумажную флотилию по течению, а потом выловил и выложил на берегу. Или это были разные люди?

Самохин поднял один из корабликов, тот, что посвежее и побелее, повертел в руках и развернул. На листе бумаги был рисунок. Вода уничтожила детали, но сохранила суть. Свечная башня. Девочка с рвущимися к небу волосами. И тянущаяся к девочке тонкая женская рука… Почти то же, но куда более схематичное, Самохин уже видел. Детский рисунок на мокром песке. Этот, вероятнее всего, тоже принадлежал детской руке, но мастерство художника сквозило в каждой линии. Мастерство и ужас.

Самохин подобрал второй кораблик, развернул. Тот же рисунок, почти полная копия. И третий, и четвертый кораблики несли на себе следы неизбывного детского страха. Последний двенадцатый расползся у него в пальцах, такой ветхой стала от воды бумага. Самохин аккуратно сложил рисунки, сунул в карман пиджака. Вот и все, чуйка привела его к чему-то необычному. Можно уходить.

Но не получилось… Взгляд Самохина приковала к себе медленно закручивающаяся в самом центре затона воронка. Она закручивалась неправильно, по часовой стрелке. Ему хватило одного взгляда, чтобы это понять, чтобы его еще не посаженная на поводок чуйка снова сделала стойку…

…А за его спиной кто-то стоял. В водной ряби он видел только свое отражение, но точно знал, что позади кто-то есть. И бесполезно оборачиваться, потому что увидеть это обычным взглядом не выйдет. Это можно только почувствовать – заледеневшей кожей шеи, вставшими дыбом волосами на загривке. Теперь воронки закручивались не только в затоне, но и у его ног. Это были крошечные воронки из былинок и листьев. Они плясали перед Самохиным, не давая ступить и шагу. А в воде он теперь видел не только себя…

Он был высок и, несмотря на худобу, широкоплеч. За его спиной мог спрятаться не только ребенок. За его спиной могла спрятаться даже женщина. Она и пряталась… А теперь вот тянулась к его плечу болезненно худой рукой. Рука тянулась, а он знал, если она коснется его хоть ноготком, ему конец. Это было совершенно иррациональное знание, на грани инстинкта, а он привык доверять инстинктам. Он слышал тихий, пока еще неразборчивый шепот и уже приготовился обернуться, встретиться лицом к лицу с тем ужасом, что притаился у него за спиной, когда услышал металлический звон.

Дзинь-дзинь… Одним проволочным перышком о другое… И легкое дуновение ветерка, словно бы ангельское дыхание. Стало легче. Отпустило.

Самохин давно отпустил ангелов, а они, выходит, все равно иногда возвращались, присматривали за ним. Вот и сейчас присматривают, отгоняют беду проволочными крыльями, помогают.

Он обернулся! Резко крутнулся на каблуках, приготовился к нападению.