Свеча Хрофта

Отец Дружин огляделся, ища того, кто мог использовать здесь, в храме Хедина, такую чудовищную и страшную волшбу, но увидел лишь яростно сражающихся альвов Рихвина. Альвский чародей Дирк был слишком далеко, у самых ворот, и просто не мог увидеть того, что произошло на ступенях храма. Или мог? Что сложного для колдуна, исказившего на миг саму суть тварной материи, использовать магическое зрение для того, чтобы проследить путь Рунгерд?

Едва облако пыли осело, Хрофт бросился по ступеням вверх. Туда, где скрылись Девчонка и ее люди. Они успели продвинуться достаточно далеко, но путь Хрофт отыскал сразу. По следу кровавой сечи и мертвым защитникам храма, среди тел которых то и дело виднелся зеленый альвский плащ сторонников Девчонки.

Он отыскал ее не по звону оружия, а по тягостной тишине, сопровождающей жестокую магическую схватку двух сильных противников. Велунд едва удерживал направленную в него и Рунгерд лавину бесшумно летящих колдовских игл. Видимо, жрецы Хедина решили отойти от традиции и вместо магии огня пустили в ход более привычную, требовавшую меньших затрат силы. Несколько мертвецов в храмовом одеянии уже лежали у ног полукровки. Судя по всему, мечом он владел так же хорошо, как волшбой.

Полдюжины жрецов в коричневых свободных балахонах с вышитыми на груди и плечах соколами метали в зеленоглазого альва и юную воительницу не знающие пощады стрелы силы. И Хрофт видел, как тает магический щит, который с трудом удерживал Вел. Все-таки гордецу стоило попросить у Руни лишний день на то, чтобы окрепнуть после случившегося в Живых скалах. Велунд побледнел, четкие линии бровей сошлись, зеленые глаза метали молнии.

— Земля и люди! — выкрикнула Руни, выступая из-под прикрытия едва держащегося магического щита. Меч Девчонки сверкнул над головой, и смертные воины с дружным яростным воем обнажили клинки, готовые по первому зову броситься вслед за своей госпожой.

Глава 7 Шестью с половиной годами ранее

— Люди? — переспросила старуха, шаркая прочь. — Люди везде одинаковые. И здесь, в Бастеровой дебри, не хуже прочих. Может, кто и пустит.

— Я лекарка, — неуверенно начала Руни, но старая карга не позволила ей продолжить.

— Мне-то что с того, — пробормотала она, — хоть драконий хвост. Иди себе подобру-поздорову, куда шла.

— Так мне… некуда, — закончила Рунгерд в захлопнутую перед носом дверь.

Она сунулась еще в два или три дома, но всюду было людно, бедно и так неприглядно, что становилось совестно проситься на ночлег. Денег, оставшихся после смерти дедушки, хватило ненадолго, а на другое его наследство здесь, в этой захудалой деревеньке, даже куска хлеба было не выменять.

Руни вернулась к облупленной двери стоящего особняком под тремя раскидистыми могучими вязами дома старухи. В отличие от других, этот дом был велик. Некогда крепкий и построенный на совесть, он и теперь держался. Но время и отсутствие хозяйской руки уже оставили на нем свои следы и отметины. Внушительного вида частокол кое-где был проломлен, кое-где подгнил и повалился сам, кланяясь в землю батюшке, неутомимому Времени. Видимо, на усадебку старой брюзги не раз покушались гоблины из числа тех, кому не досталось милостей от великого Хедина — здесь и там на бревнах видны были следы боевых топоров. Одинокая тощая коза ходила вокруг колышка на длинной, связанной из обрывков тряпья веревке, да дремала под крыльцом старая и равнодушная остроухая собака.

Рунгерд снова постучала в дверь.

— Иди прочь ради великого Хедина, будь он неладен. Прочь, кто бы ты ни был, — отозвалась старуха и загремела мисками.

— Пусти, бабушка, это я, лекарка, — как можно жалостливее позвала Руни, стараясь вспомнить, как это делал дед. Он всегда умел найти кров и пищу. Умел и прикрикнуть, и разжалобить.

— Пошла прочь, — рявкнула старуха. — Мне лекарей не надобно.

Руни в изнеможении уселась на крыльцо и закрыла лицо руками. Так и сидела, раздумывая, куда идти дальше.

— Неча плакать, — забубнил кто-то у нее над ухом, — нос покраснеет, никто замуж не возьмет, так и будешь побираться.

Казалось, старуха говорила не с ней. Она лишь прошла мимо, медленно и тяжело спустилась с крыльца, загнала козу на двор и прошаркала обратно, оставив дверь открытой.

— Ну, что примерзла, — прикрикнула бабка. — Избу выстудишь.

Руни вошла. И осталась до весны.

Элга, или, как называли ее в Бастеровой дебри, «старая Элга», ворчливая и неприветливая, оказалась сердобольнее тех, кто ни разу не прикрикнул на Рунгерд, но так и не пустил на порог. Старуха брюзжала по целым дням, проклиная Богов, былых и новых. Бранила свою старость, дырявый курятник и деревенских баб. Но никогда, ни единым словом не попрекнула Руни за то, что та всю долгую зиму ела ее хлеб и согревалась у ее очага.

Рунгерд понемногу заслужила доверие селян. Лечила их от простуд и прострелов, рвала больные зубы, благодаря природу за крепкие руки. И отдавала невеликий заработок старухе, которая прятала съестное в погреб, а медяки — в печную горнушку.