Свартхевди - северянин

       - Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.

       Уильям тяжело вздохнул.

       - Это было мое дело. Мой давний недруг...

       Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.

       Примерно так я ему и ответил.

       Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.

       - Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!

       Тот с недоумением на меня посмотрел.

       - Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? - я насмешливо прищурился - Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!

       У "его милости" от возмущения отнялся язык, зато хоть дергаться перестал.

       Я специально дразнил Уильяма, хоть это вроде как, было и неправильно. Мудрость предки облекали в слова не зря:

    Хорошему другу

    что только хочешь

    правдиво поведай;

    всегда откровенность

    лучше обмана;

    не только приятное

    другу рассказывай *

       Но... Четверо против двоих - это гораздо лучше, чем пятеро против одного, особенно, если этого одного в споре клинков одолела бы и старуха Хильда. Ну, может, и не одолела бы, но имела бы на то хорошие шансы.

       Земпел на суд пришел на своих ногах, но был он ближайшие пару дней не боец: рассеченную до кости скулу чем-то залепили, его шатало, а глаза то и дело съезжались к переносице. Целитель в Эйхельфельде был, и помощь пострадавшему оказал, но... Что ж поделать, тяжела рука у сына моего отца, и вторая тоже тяжела, и Олаф хорошо учил меня.

       Вдоволь подраться на площади нам не дали: сокрушив Земпела, я сбросил по щиту пинок одного из его друзей, лягнул его под колено и принял на плоскость клинок другого, сбил нижней кромкой режущий удар третьего. Секиру лапать даже не пытался - нас тут же разняли: рослый стражник, до того наслаждавшийся бесплатным развлечением, просунул между мной и супостатами свое оружие, что-то вроде широкого мясницкого тесака с крюком на обухе, насаженного на недлинное древко, его напарник тут же проделал то же самое, из-за их спин раздался пронзительный переливчатый свист. Никак подмогу созывали.

       Одерштайн тыкать в меня железом так и не собрался, старались его спутники, впрочем, недолго. Так, для порядка еще разок сунули мне по щиту, да и все.

       Местному люду тоже понравилось.

       Суд прошел тоже как-то быстро. Одноглазый местный хольд, нестарый еще и богато одетый, прямо со ступеней магистрата объявил свои полномочия, и поведал присутствующим, что судить споры между благородными, в городе Эйхельфельд волей ярла Дорнхольма доверено ему.

       Никто, в общем-то, и не возражал.

       Дело рассмотрели со всех сторон, позвали добровольных свидетелей из зевак и прохожих, что наблюдали ссору.

       Одерштайн разливался соловьем, и обвинял в случившемся, разумеется, меня. Ну, и Уильяма заодно.

       Я, с полной уверенностью в своей правоте, отвергал его поклеп.

       "Я не лез в разговор, а лишь напомнил моему другу, что нам пора в путь".

       "Он назвал меня рабом - но разве мои волосы острижены? Разве на моем поясе не висит оружие?".

       "Он назвал меня слугой - да, я встретил в пути трудности, потому одет небогато, и он мог ошибиться. Я сказал ему, что это не так, и повторил в другой раз. Я сын ярла, подтвердить это своим словом может мой друг Уильям".

       "Я не трогал оружие, а лишь защищал себя и своего друга. Напал? У нас на севере мы внимания не обращаем на такие шлепки! Кто же виноват, что у твоего друга не только злой язык, но и слабые коленки?".

       "Он назвал меня женщиной. При мне секира, я готов доказать ему, его друзьям, и всем прочим, кто так думает, что он неправ".

       Как-то так.

       Дело вышло простое, и хольд решил его быстро: за обнажение клинков и драку на городской площади с каждого штраф в размере серебряной марки, причем, с меня тоже, как с формального зачинщика. И с Уилла - тот хоть и не дотянулся ни до кого, но вертел свой достать успел, и помахать им тоже сподобился.

       Хольд спросил нас, хотим ли решить дело об оскорблениях в суде графа - Одерштайн отказался. Предложил помириться - желающих тоже не нашлось.

       Так что судья постановил сделать все по чести, закону и по воле богов: сегодня же в полдень мы с Уильямом будем драться против Одерштайна и его друзей. Ну, то есть, против двоих, а потом, если боги пошлют нам удачу, против еще двоих. Бой будет не на перекрестке дорог, как принято у нас в Нурдланде, а на поле, сразу за городской стеной и рвом.

       Некоторое время еще торговались об условиях поединка.