Свадебный марш

— Каждый должен докопаться сам до истины, — сказал я.

Я имел в виду Свое «докопаться». Поэтому я вытащил из кармана блокнот и набросал картину Николая Ге «Что есть истина?». Понтий там вопрошает Христа. Только вместо Понтия я изобразил себя, и еще я перед словом «что» поставил большую букву «В». Получилось: «В что есть истина?» То есть в «Что?» в «Где?» в «Почему?» в «Что случилось?»…

Особенно в «Что случилось?». Это я все объяснил Наташе. Ну, в общем, истина не в самой истине, а в ее поисках… В том, чтобы докопаться до нее…

— Значит, докопаемся до истины? — спросила Наташа, имея в виду все же Свое.

— Докопаемся, — сказал я, опять имея в виду Свое. — А ты не давай папе готовить обед, — сказал я. — Зачем вы из него кока делаете? Мы же не на корабле.

— Ты прав, — сказала Наташа. — А почему мама с тобой борется, я, кажется, знаю и скоро тебе скажу. Все скажу. Только, чур, не уползать с ковра… Ну дай слово, что не уползешь?

— Даю… — сказал я и еще сказал: — А мама пусть мне сама все скажет.

— А про Тень я балетмейстеру расскажу. — Она сделала несколько шагов к дому и остановилась. — Пойду.

— Подожди, какие первые слова у Ларисы в «Бесприданнице»?

— «Я вчера на Волгу смотрела»… — сказала Наташа. — А что?

— Ничего…

Я остался один. С лопатой. Тогда я взял блокнот и нарисовал себя за рулем «Волги». Затем я нарисовал Эдуарда Бендарского за рулем американского наишикарнейшего «ягуара». На первом плане со спины я нарисовал Юлу и под этим рисунком подписал: «Вчера я на «Волгу» смотрела…» Потом сделал из этого рисунка голубя и пустил его в небо. Голубь перелетел кусты и исчез за яблонями. А я пошел к лопате и выдернул ее из земли, стал прислушиваться, не раздается ли где треск Юлкиного мотоцикла, ведь совсем недавно он трещал где-то. Где-то на шоссе. А теперь там раздавался чужой треск чужих мотоциклов. Для меня это была мертвая тишина…

Тети Варино счастье… И эта мисс Компромисс. Зачем мне Наташа говорила об этом? Что она хотела сказать и не сказала?

Нас с Наташей как-то Бон-Иван учил играть на гитаре, меня — безуспешно, а Наташа оказалась прекрасным музыкантом. Гитару я не понял, но я понял и меня удивило то, что достаточно чуть-чуть переставить в аккорде пальцы — и будет совсем другая музыка…

Кто же переставит пальцы на грифе моей жизни и когда же польется совсем другая музыка, музыка, музыка…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я сказал: «Моя мама кинорежиссер, ее фамилия Левашова…» А она: «Я такого кинорежиссера не знаю». Как ужасно она это сказала, с таким лицом «ни с работы, ни на работу». Потом она перечисляла, кого знает и кто у них бывает в доме, перечисляла и все смотрела мне в лицо как-то жестоко, словно ей доставляло удовольствие все, что делалось со мной и что я пытался скрыть. И почему я вчера не выдержал? Почему не выдержал? Позвонил у ворот их дачи. Думал, вдруг Юлка выйдет, а вышла ее мать. Я растерялся, стал лепетать что-то про «Мосфильм», про сценарий, что моя мама хотела бы попробовать Юлу на главную роль в кинокартине «Мальчик в черном костюме». В общем намямлил с три короба, а она на меня все, как на фашиста, смотрела и вопрос задала: «Как фамилия вашей матери?..» Потом: «Я такого кинорежиссера не знаю!» И захлопнула дверь.

Воткнув лопату в землю, я схватился за сук, подтянулся и влез на дерево, чтобы хоть недолго побыть выше всего того, что сейчас видят мои глаза.

— Я как знамя в чехле, дайте мне развернуться! — сказал я громко, разгибая спину.

И тут я увидел Рысь. Татьяну Рысь, увидел впервые близко за время всей этой истории… Она шла от своей дачи, ведя на поводке собаку, и поравнялась со мной. Даже на расстоянии от Татьяны, как от клумбы с цветами, шли какие-то приятные разноцветные запахи.

— А бензином лучше, — произнес я одними губами, глядя, как Танина собака рвется с поводка.

— Фу-у, Гальт! — прикрикнула Татьяна, потом нагнулась и отцепила поводок от ошейника.

Гальт был черный, мохнатый, с большой головой и почти без ног. Мне он всегда напоминал деревянный молоток, обросший шерстью. Гальт стал проявлять преувеличенный интерес к корням деревьев и к кустам, словно он был натуралист и даже ботаник, а Татьяна внимательно посмотрела по сторонам каким-то трассирующим взглядом. Меня она не заметила. Она стала так, чтобы видеть дачу Бендарского. Вот Юлка, та ходит по земле иначе. Она никогда не обращает внимания на прохожих, она будто смотрит в себя, словно смотреть в себя ей гораздо интереснее, чем по сторонам. Она вся независимая какая-то. Вся какая-то единственная и отдельная. У нее даже фамилия единственная. Она мне говорила, что в московском телефонном справочнике Юваловых больше нет. А может быть, придумала все это, как… как и многое другое.

Танин Гальт все бегал возле нашего штакетника. Я подумал: мне бы сейчас стихи сочинять в таком состоянии. Сонеты, например… Петрарки к Лауре… Какая-то дурацкая строчка шевелилась в душе… Любил… Он не любил… Любил как Петрарка… «Любил он как Петрарка… не свою Лауру…»