Свадебный марш

— Что ты не набросился на свои способности, как тигр. Обычно в юности все набрасываются на себя. Вот, например, я. Я на себя набросилась, а ты нет… И в школу одаренных не захотел пойти… Ты просто так живешь — и все… Кстати, ты куда собираешься поступать после школы?

— В армию, — сказал я.

— Но ты уже, по-моему, воюешь? — сказала Наташа.

— Пока с собой, — сказал я. — Ты знаешь, я балет придумал… Кинобалет. Жозька в главной роли. Это в пушкинские времена. Понимаешь. Она Его разлюбила, а Тень Ее любит Его по-прежнему. И вот Ее Тень начала встречаться с Его Тенью, понимаешь? А Тень Соперника это замечает и ревнует. Их Тени дерутся на дуэли. — Объясняя сюжет, я быстро показывал Наташе рисунки в блокноте. — Тень Соперника убивает Тень Несчастного Влюбленного. Вот видишь, это дуэль, когда Тень падает, тут же как бы обретает плоть, и… на земле мы видим живого убитого Несчастного Влюбленного.

Наташа молча посидела на траве рядом со мной и сказала без подсуживаний:

— Алик, а по-моему, это очень здорово. На дереве придумал?

— Нет, это я придумал на земле… на грешной земле, — добавил я.

Мы замолчали, каждый думал о своем, и наше прекрасное молчание прервала мама. Она появилась с лопатой в руках, как иллюстрация к Наташиным словам: «Мама говорит, это нужно принципиально, чтобы ты выкопал ямы!»

— Учти, — сказала мама, втыкая в землю лопату, — я заперла всю твою одежду у себя в шкафу, и до тех пор, пока ты не выкопаешь… Я надеюсь, ты не будешь ломать дверцу? — добавила она и ушла.

— Она объявила мне какую-то борьбу, — сказал я, — а я все время уползаю с ковра… И костюма мне не покупает какого-нибудь шикарного… Пиджак есть такой — клабс-джакит, — вздохнул я. — И наличного счастья нет — деньги не дает, — пояснил я. — И с папой тоже все время воюет…

— И устраивает ему тети Варино счастье… — еще тише сказала Наташа, словно во всем соглашаясь со мной.

— Какое еще тети Варино?

— В одном доме есть лифтерша, тетя Варя, такая немолодая рябая женщина. Она всегда грустная. Я ее спросила, почему она такая грустная, она сказала, что муж от нее ушел. А муж у нее был пьяница и хулиган. Я ей сказала, что надо радоваться, а она: «Тоскливо одной!» Я говорю: мол, надо радоваться такой тоске, а она… Раньше, бывало, говорит, муж придет, изругает, прибьет — все веселей… Вот оно как, оказывается… Это самое «все веселей-то»… Что это такое, как ты думаешь?

— Не знаю… — сказал я прибитым голосом. — Я на эту тему еще ничего не рисовал. А ты зачем мне об этом рассказываешь? «Здесь ведь что-то и обо мне», — подумал я.

Наташа сморщила свой красивый лоб и сказала:

— Понимаешь… Немирович-Данченко сказал как-то о театре, что театр — это цепь компромиссов… А оказывается, эти цепи в жизни еще длиннее. Мы об этом с Бон-Иваном разговаривали, ты знаешь, он мне что сказал? Если бы, говорит, я был врач по гражданским болезням и меня попросили бы поставить диагноз некоторым из моих хороших знакомых, я бы поставил в истории их общей болезни: «Компромисс». Есть такая зловредная тетенька — мисс Компромисс… с цепями… Помнишь, в «Бесприданнице» Лариса спрашивает у Вожеватова: «И у тебя цепи, Вася?» — «Кандалы, Лариса Дмитриевна, кандалы…»

Я тут же нарисовал из «Бесприданницы» Ларису и купца Вожеватова Василия, опутал словами их же реплик и подписал: «Василий и Лариса в цепях компромисса».

Наташа долго смотрела на рисунок, а потом сказала:

— Ты знаешь, я давно хочу с тобой поговорить обо всем, что ты… не знаешь, в общем… Я все откладывала, думала — рано, вот станешь взрослым. А теперь мне кажется иногда, что уже поздно. С тобой что-то случилось… Или уже случается… Как с Лермонтовым…

Я промолчал, хотя мне интересно было знать, что такое со мной случилось или случается, как с Лермонтовым, но Наташа сама объяснила:

— У него есть пьеса «Странный человек», как будто несмышленышем написана, потом сразу — гениальный «Маскарад»… Знаешь, бывает, что человек седеет за минуту: может, повзрослеть можно тоже сразу? Ты как думаешь?

Я промолчал потому, что я об этом не думал. Просто мне было интересно, куда Наташа клонит. Что-то она уже знает. То тети Варино счастье, то «Странный человек» этот… Лермонтов.

— Я, между прочим, имею в виду твои иллюстрации к «Евгению Онегину» Пушкина, — объяснила она.

Я прижался теснее к Наташкиному плечу. Меня все эти дни знобило: и от солнца знобило, и от теней деревьев знобило. И от Наташи, через ее плечо в мое плечо, во всего меня переливалась самая теплая температура на земле, тепло живого, доброго, умного человеческого тела. Я молча грелся, пока Наташа не сказала, кивая головой в сторону женщин с набитыми хозяйственными сумками в руках, шагавших с электрички:

— С работы идут… И опять на работу…

— Ну давай, — сказала Наташа, поднимаясь с травы и протягивая мне руку. — Ты тоже пойми маму: в молодости она на папу надеялась, бросила киноинститут, все свое бросила, думала — он паровоз, а мы все вагоны, а оказалось, что паровоз-то она сама. Думаешь, ей легко нас всех тянуть? Я знаю еще много, чего ты не знаешь. В чем истина папиных и маминых отношений.