Свадьба за свадьбой

Он снова немного разволновался и решил, что лучше всего встать и походить. Выронив руку дочери, он вскочил на ноги и несколько минут нервно расхаживал по комнате. Все происходящее, и изумленный ужас перед ним, который то исчезал, то снова появлялся в глазах дочери, и безжизненное молчание жены — из-за этого задуманное исполнить было куда труднее, чем он мог вообразить. Он глядел на тело жены, безмолвно и недвижно распростертое на кровати. Сколько раз он уже видел это же самое тело, лежащее в той же позе. Она уже так давно покорилась ему — и с тех самых пор оставалась покорной его внутренней жизни. Метафора «океана безмолвия», сотворенная его разумом, так хорошо шла к ней. Она всегда хранила безмолвие. У жизни она выучилась в лучшем случае привычке к полуоскорбленной покорности. Даже когда она говорила с ним. она на самом деле не говорила. Как же странно, в самом деле, что Натали из глубин своего молчания может сказать ему так много, между тем как он и эта женщина за все годы, проведенные бок о бок, не сказали друг другу ничего, что в действительности касалось бы их жизней.

Он перевел взгляд с неподвижного тела старшей женщины на младшую и улыбнулся. «Я могу войти в ее дом, — подумал он, ликуя. — Она не может запереться от меня, она не хочет запереться от меня». Было что-то такое в лице его дочери — он мог читать по нему обо всем, что происходит в ее голове. Младшая женщина смотрела теперь на Деву, и ясно было, что тупой страх, всецело ею завладевший, когда ей так бесцеремонно приказали войти в комнату и перед ней принялся расхаживать обнаженный мужчина, начал ослаблять свою хватку. Она размышляла против собственной воли. Вот он, этот мужчина, ее собственный отец, он голый, как зимнее дерево, он движется по комнате и время от времени останавливается поглядеть на нее; тусклый свет, Дева и свечи, что обрамляют ее своим пламенем, фигура матери, лежащей на постели. Отец пытается рассказать ей какую-то историю, и она хочет ее услышать. Каким-то образом она касается и ее, какой-то сокровенной части ее существа. Ясно как дважды два, что история эта не годится, так невыносимо, страшно не годится, чтобы ее рассказывали, чтобы она ее слушала, но она хотела услышать ее прямо сейчас.

«В конце концов я оказался прав, — подумал Джон Уэбстер. — То, что здесь происходит, женщину возраста Джейн может сотворить заново или полностью разрушить, но в конце концов все получится как надо. В ней тоже прячется жилка жесткости. Теперь в ее глазах я вижу какое-то подобие здоровья. Она хочет знать. Узнав, она, может статься, не будет больше бояться мертвых. Что от века пугает живых? Только мертвые».

Шагая взад-вперед в тусклом свете, он вернулся к своему рассказу.

— Вот что произошло между твоей матерью и мной. Я приехал в дом друга ранним утром, а твоя мать должна была добраться поездом ближе к вечеру. Из ее мест было всего два поезда, в полдень и около пяти, и поскольку для того, чтобы успеть на первый, ей пришлось бы подняться среди ночи, мы все не сомневались, что она приедет позже. Мы с другом собирались провести день, охотясь на кроликов в окрестных полях, за городом, так что вернулись около четырех.

У нас было довольно времени, чтобы выкупаться и одеться до приезда гостьи. Когда мы вернулись домой, ни матери, ни сестры моего друга не было, и мы решили, что в доме и вовсе никого нет, кроме прислуги. А на самом деле, видишь ли, гостья приехала полуденным поездом, но мы-то не знали, и служанка нам не сказала. Мы поспешили наверх, чтобы раздеться, а затем вниз, в сарай — мыться. В те времена ванны в домах не держали, так что служанка наполнила нам две ванны и поставила в сарае. Справившись с этим, она исчезла, попросту убралась с глаз.

Мы шатались по всему дому голые, вот прямо как я сейчас. И вот я выхожу голый из этого сарая и иду вверх по лестнице в свою комнату. Началась уже самая жаркая пора дня, и в комнате уже было почти темно.

Снова Джон Уэбстер уселся рядом со своей дочерью на кровати и снова взял ее за руку.

— Я поднялся по лестнице, прошел по коридору и открыл дверь в комнату, в глубине которой стояла, как я думал, моя кровать — я разложил на ней вещи, которые с утра достал из саквояжа.

Понимаешь ли, как получилось: накануне ночью твоя мать поднялась с постели там, в своем городе, ни свет ни заря, и, когда она добралась до дома моего друга, его мать и сестра уговорили ее раздеться и улечься в кровать. Она даже не распаковала вещи — просто сбросила одежду и нырнула в простыни, такая же голая, каким был я, когда с бухты-барахты нагрянул к ней. День оказался жарким, и потому, я думаю, спала она неспокойно и, ворочаясь, сбросила постельное белье.

И вот она лежала, видишь ли, абсолютно нагая на постели, в колеблющемся свете, а я был необут и потому вошел к ней совершенно бесшумно.