Свадьба собаки на сене

– А если бы можно было что-то изменить, решился бы на это? – Младшенькая поставила перед Вадимом чашку, подвинула конфеты и добавила: – Знаешь, налей-ка мне еще коньяку.

– Ишь ты, крепкая какая!

– Нет, – улыбнулась Младшенькая, – никакая я не крепкая, я уже опьянела. И наверное, больше мне не стоит пить, но тогда я тебе не расскажу, как сильно я была в тебя влюблена.

Она посмотрела на Вадима своими фиалковыми глазами, и тому показалось, что это вовсе не младшая сестра сидит напротив него, а старшая и именно она хочет рассказать ему о том, чего он сам, дурак, не замечал, в чем сомневался, что принимал за игру. Какая-то тревога шевельнулась в нем, но это было лишь мгновение, а потом опять повеяло этим запахом улиц и шоколада и показалось, что звуки, доносившиеся со двора, были теми же самыми, что и в их школьные годы. И вдруг исчезло это чувство новизны – вдруг Младшенькая показалась ему не взрослой молодой женщиной, со своими тайнами, историями, со своей линией жизни, которая была закрыта от него, она вдруг предстала той самой школьницей, которая всегда была рядом с сестрой. Вадима вдруг охватила досада – он был между небом и землей. Между прошлым и будущим. И то и другое его манило сейчас, и то и другое имело свои тайны, которые вдруг хотелось разузнать. «Что я делаю? Зачем мне это все?» – подумал он, пересаживаясь к ней ближе и беря ее руки в свои.

– Расскажи, как ты меня любила, расскажи. Я же совсем этого не знаю. Я видел, но не знаю. И не знал, я был занят… – Он осекся, испугался, замолчал.

Но Младшенькая спокойно произнесла:

– Ты любил ее, мою сестру. Любил даже больше, чем любил ее Лукин. Я это тоже видела. Он любил как заведенный, как исполняющий обязанности, как давший обет. Так любить легко. Это как жить по уставу: ты любил по-другому. Ты любил мучительно, сомневаясь, удаляясь от нее и приближаясь к ней, словно проверял себя. Твоя нерешительность мучила тебя, но ты не отступался, ты продолжал блуждать в этих трех соснах – долг перед другом, любовь к ней и страх будущего. Но ты не понимал, что во всем этом была жизнь, был нерв, было что-то, что бывает только один раз. Жаль, что она этого не замечала.

– А ты? Ты все видела? – Вадим продолжал держать ее руки.

– Я – да. И очень хотела, чтобы это все происходило со мной. Ведь я любила. Ах, Вадим, как же я тебя любила! Мне казалось, что я умру от этой любви – она ведь не имела будущего, не имела вообще ничего, кроме моих мечтаний.

– Я рад, что ты мне сейчас это сказала. Ты не представляешь, как важно услышать такие слова.

– Представляю, – улыбнулась Младшенькая. – Но я сейчас их не услышу.

– Ну почему же? – тихо спросил Вадим и наклонился к ней.

Что делает Москва ночью? Спит? Нет, не спит. Она бережет и охраняет – сон, покой, любовь. Даже ту, которая мало похожа на любовь, а похожа на реванш, на обман. Она охраняет прошлое, которое, пользуясь темнотой, притворилось настоящим.

Вадим проснулся рано. Он проснулся от тревожной мысли – надо позвонить, предупредить, чтобы не волновались, чтобы не подумали не дай бог что-нибудь! А подумать могли, и оказались бы правы, представив самое нехорошее, – рядом с ним спала девушка, ее фиалковые глаза были закрыты. И ночью он не смотрел в них, он только целовал ее и представлял совсем другую. Ему сейчас надо было бежать, как в дурных романах. Но случившееся и было таким пошловатым романом, где герои обманывают и себя, и читателей. Он встал, оделся, выходя, тихо притворил дверь. Замок щелкнул, дверь закрылась, отделив тем самым окончательно его прошлое. Возврата к нему уже никогда не будет – он это знал, шагая по Ордынке – такой родной, близкой улице, с которой была связана вся его предыдущая жизнь.

В квартире, которую он только что покинул, осталась женщина. Она лежала с закрытыми глазами, но не спала. Она слышала, как захлопнулась за ним входная дверь, но не остановила его, потому что испытывала то же самое – от нее уходило прошлое, в нем просто отпала необходимость. Это прошлое останется только лишь воспоминанием, воспоминанием, спрятанным в самом дальнем углу памяти.

* * *

А в это время Маруся беспокоилась о предстоящих торжествах, которые, судя по всему, должны были превзойти по пышности ее собственную свадьбу. Жених чем-то напоминал покойного Петра Никаноровича, только без интеллигентной внешней мягкости, без обширных знаний в области химии. А так – неукротимая энергия, напор, хозяйственная хватка. И знакомых – вся Москва. И подход к бракосочетанию был тот же.

– Вы не волнуйтесь, я все устрою и достану! – заверил он Марусю и растворился в деловых хлопотах.

– Где твой жених? – иногда спрашивала Маруся дочь.

– Носится. Договаривается. Достает, – пожимала плечами Младшенькая.

– Господи, да что же можно столько времени доставать?! – удивлялась мать.

– Свадьба будет в гостинице «Россия». Или в «Огнях Москвы». В гостинице «Москва». – Дочь называла самые дорогие рестораны Москвы.

– Ну и то хорошо, и то хорошо! – соглашалась Маруся. – Хотя мы еще никого не приглашали.