Свадьба отменяется

Время тянулось неимоверно медленно, но не было никаких сил заставить себя думать о чем-то еще, кроме собственного спасения.

Вскоре магистр почувствовал, что ловчая сеть остановилась, перестав врезаться в измученные болью мышцы. И это было почти победой, оставалось придумать, как снять с себя собственноручно изготовленную ловушку.

На помощь снова пришло старинное заклинание первого круга, для расплетания сетей. И снова пришлось поломать голову, как зацепить хвостик заклинания и втянуть внутрь.

Первые попытки окончились неудачей, как и последующие и наконец, маг понял, что идет по неверному пути. Никогда не распутать изнутри то, что закреплено снаружи. Но ведь есть еще один конец заклинания, тот, с которого начинается плестись такая ловушка. Он помнил наизусть сложенные в стройную дойну слова, но почему-то был уверен, что не стоит произносить их снова. Хотя… каждое слово ложится витком, каждое последующее закрепляет вложенные ранее… почему бы не попробовать вынуть нижние витки?

Он напряг мозги и представил себе написанное на бумаге первое слово заклятья - тэлгозар… собрав все внимание прочел слово задом наперед - разоглэт и осторожно шепнул…

Вернее, попытался шепнуть, губы были стиснуты так же крепко, как и все тело.

И все же что-то вроде шевельнулось вокруг… показалось… иле нет, что стало чуть-чуть легче дышать?!

Сначала она сопротивлялась изо всех сил, сделанная на совесть магическая вещичка, но магистр был терпелив и непреклонен. Шаг за шагом продвигаясь вперед, изнемогая от головной боли и усталости, Гизелиус шептал слова заклинания, предварительно переворачивая их наоборот и ощущая, как понемногу ослабевают стягивающие тело путы.

А вместе со свободой пришла и боль. Ныли и горели пальцы на руках и ногах, сводило все мышцы от свободно хлынувшей по сосудам крови, гудело и стучало в висках.

Все чаще он ошибался и тогда обрывки растрепанного заклинания с новой силой мстительно бросались на истерзанное тело.

Он немного отдыхал, собирал в кулак силу воли и снова принимался за борьбу, каплю за каплей возвращая себе долгожданную свободу.

За окном давно померкли последние отблески заката и воцарилась темнота, лишь изредка нарушаемая отблесками фонарей, с которыми ходили дозорные отряды. Гизелиус хотел, было попытаться позвать на помощь, сообразив, что это прибыл герцогский обоз, но язык в пересохшем рту едва шевелился, и вместо крика у него получилось лишь сиплое мычание.

Результата оно не принесло никакого, гвардейцы браво протопали мимо, а сил отняло просто уйму.

Поэтому больше магистр даже не пытался никого звать, предпочитая бороться за жизнь в одиночку.

И когда, наконец, с почти человеческой досадой сдались и растаяли последние витки сети, магистр был так выжат, что ни о чем, кроме немедленного отдыха даже думать не мог.

К тому же понимал, что не стоит сейчас устраивать Бранту неурочную побудку, ретивый офицер и так все время поглядывал на него с почти нескрываемой подозрительностью. С него вполне станется, вместо мягкой постели устроить магистру жесткий допрос, а нарываться на такое испытание у Гизелиуса не было ни сил, ни охоты.

Поэтому маг просто растянул уже созданную защиту на все тело, пробормотал простейшее исцеляющее заклинание, и, повернувшись на бок, позволил себе провалиться в такой желанный сон.

Однако среди ночи был вырван из его сладких объятий чьими-то бесцеремонными мощными лапами, крепко прижавшими магистра к груди и потащившими куда-то в ночь.

Однако как следует выспаться ему не удалось. Среди ночи Гизелиус внезапно был вырван из сладких объятий сна чьими-то бесцеремонными мощными лапами, крепко прижавшими магистра к не менее мощной груди, и резво потащившими куда-то в ночь.

Только на мгновенье мелькнула в голове мага испуганная мыслишка, создать светляка и тем самым дать сигнал тревоги дозорным гвардейцам. Уже в следующую секунду Гизелиус ядовито высмеял собственный страх, пришедший откуда-то из далекого детства, из того времени, когда он был не магистром, а просто слабеньким, болезненным мальчишкой.

В те давние времена его частенько гонял соседский парнишка, бывший старше Гиза всего на год, но выше почти на локоть. Он имел круглую крепкую голову, вечно коротко обритую из-за болячек и шрамов, крутые кулаки и невыносимо гадкий характер. Назвать его особым дураком магистр не решился бы и до сих пор, парень был по-своему, по-деревенски хитер и пронырлив. И почему-то очень ненавидел худенького Гиза, называя его не иначе, как вшивый барыч.

Это доводило почти до белого каления тихого мальчишку, как бесит честных и невиновных любая наглая ложь. Да и вшивым он не был никогда, несмотря на ужасную бедность, мать, имевшая знатное происхождение и попавшая в трудное положение из-за мужа, проигравшего все состояние в одну ночь и покончившего с собой, поддерживала в домике просто стерильную чистоту.