Суворов

Такой отзыв очень коробил павловских протеже, мнивших себя главными героями кампании.

Когда же называлось имя боевого командира, Суворов приветливо обращался к нему, здоровался, вспоминая совместные походы. Он обласкал молодого Милорадовича, которого знавал еще ребенком, а князя Багратиона горячо расцеловал.

Перечислив все фамилии, Розенберг умолк. Блестящая толпа русских и австрийских генералов с интересом ждала, что скажет им новый главнокомандующий. Суворов большими шагами ходил из угла в угол. Потом он начал, как бы не замечая присутствующих, произносить отрывистые слова:

— Субординация! Экзерциция! Военный шаг — аршин! В захождении — полтора! Голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову! Пуля бьет в полчеловека! Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Мы пришли бить безбожных ветреных французишков. Они воюют колоннами и мы их бить будем колоннами! Жителей не обижай! Просящего пощады помилуй!

Так он высказал свой катехизис и затем, круто остановившись, потребовал у Розенберга «два полчка пехоты и два полчка казачков». Розенберг с недоумением ответил, что вся армия подчинена своему главнокомандующему. Суворов страдальчески поморщился, но тут выступил Багратион и доложил, что его отряд готов к выступлению.

— Так ступай же, князь Петр, — напутствовал его Суворов.

Через полчаса авангард под командой Багратиона уже выступал из Вероны.

Питт называл войны эпохи французской буржуазной революции «борьбою вооруженных мнений». Французские прокламации, возвещавшие о новом социальном порядке, были часто действительнее пушек. Австрийцам нечего было противопоставить революционным лозунгам. Однако Суворов издал к населению прокламацию, начинавшуюся словами: «Восстаньте, на роды Италии!» В воззвании указывалось на поборы и насилия французов, на тяжкие налоги и реквизиции. Оно соответствовало моменту; французы в это время отступали, и население повсеместно провожало их партизанскими налетами.

На следующий день после выступления Багратиона Суворов также покинул Верону и 4 (15) апреля[44] прибыл в город Валеджио.

Военная обстановка в этот момент рисовалась в следующем виде. За десять дней перед тем австрийский генерал Край принудил Шерера покинуть сильную оборонительную позицию на реке Минчио, но не развил своего успеха, предоставив французам отступить в порядке. Шерер с двадцатипятитысячной армией в тяжелых условиях отступал на соединение с войсками Макдональда, оставив сильные гарнизоны в нескольких крепостях, в том числе в первоклассной крепости Мантуе.

В распоряжении Суворова находилось 55 тысяч австрийцев; русские войска еще не дошли до Валеджио. Преследования французов, в сущности, не велось; речь шла о том, предпринимать ли немедленное новое наступление. Суворов решил дождаться сперва хотя бы части русского корпуса и приучить австрийцев к новым для них приемам боя. В австрийские полки были командированы русские инструкторы для обучения штыковой атаке; была разослана специальная инструкция, продиктованная Суворовым на немецком языке; тем временем к Валеджио подошли 11 тысяч русских, и 19 апреля началось общее наступление.

Вся эта серия мероприятий встретила самую резкую критику со стороны австрийцев. Они обвиняли русского полководца в потере пяти дней, в то время как немедленные действия австрийцев приводили будто бы к разгрому Шерера. Они называли «глупостями» обучение австрийцев, возмущались преподанной им инструкцией, в которой им были непонятны и лаконичный слог Суворова и смысл его указаний. «Неприятеля везде атаковать! Это что за стратегия?» — иронизировал один генерал. Оскорбленные тем, что приезжий «неуч» взялся их учить, австрийцы наперебой издевались втихомолку над инструкцией, называя ее «бредом сумасшедшего», «смесью ума и глупости» и т. п. Во всем этом чувствовалась непрерывно возраставшая неприязнь и попросту зависть к Суворову. Даже барон Тугут понимал это. В одном доверительном письме он сообщал: «Меня уверяют, что в нашем военном совете распространена такая зависть к русскому полководцу, что она повлияла на множество лиц в армии».

Положение Суворова делалось с каждым днем все более ложным: в его войсках австрийцы составляли восемьдесят процентов. Он не обладал терпением и ловкостью, чтобы сглаживать острые углы, и при своей болезненной впечатлительности остро воспринимал каждое проявление австрийцами недоброжелательства.

Все-таки австрийцы соблюдали пока декорум самостоятельности Суворова. Когда он из’яснил Меласу свой план действий, сводившийся к тому, чтобы энергично нажимать на французские армии, оставив заслоны против крепостей, Мелас подчинился ему. Правда, при этом он не преминул скептически заметить:

— Знаю, что вы — генерал Вперед.

— Полно, папаша Мелас, — возразил фельдмаршал, — «вперед» мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.

Оставив заслоны против крепостей Мантуи и Пескьерро и отрядив небольшие части для демонстраций и для угрозы французским флангам, Суворов с главными силами (29 тысяч австрийцев и 11 тысяч русских) двинулся в глубь Италии, к Милану.