Суши с хлебом (СИ)

Я укрыла его ноги и попыталась уйти, но Матвей поймал меня за ногу и потянул на себя, из-за чего я упала на постель рядом с ним. Каких-то пару движений, и я оказалась прижата его горячим телом. Крепкий стояк упёрся мне в промежность поверх спортивных штанов.

— Нашёл время, — шепнула я возмущенно, но на поцелуй ответила сразу. Уже машинально обхватила ногами литой торс и огладила ладонями каменную спину. — Нас могут услышать, — выдохнула хрипло, когда ладонь Матвея забралась под топ и обхватила грудь. — Лучше не злить папу. Хотя бы сегодня.

— А я хочу, — Матвей толкнулся бёдрами в промежность. — Вдруг меня утром убьют?

— Не убьют. Я позабочусь об этом. А теперь спи. Мне нужно, чтобы утром ты был сильным, — я чмокнула явно расстроившегося Матвея в губы и с большим трудом выползла из-под него, ведь сама бы с удовольствием отдалась бы ему прямо здесь и сейчас.

Смирившись с предложенными ему условиями. Матвей подмял под себя подушку и посмотрел на меня одним очень шаловливым глазом:

— Если передумаешь, заходи на палку чая. У меня всегда есть.

— Дурак, — хохотнула я. Отправив ему воздушный поцелуй, вышла из домика.

Осталось дождаться утра и узнать реальный приговор от папы в мой адрес и в адрес Матвея.

Глава 50

Сон был ужасен. Вернее, его почти и не было.

Хоть в моей комнате всё было ровно так, как до моего побега, расслабиться и почувствовать себя, как дома, я не смогла.

Учитывая, что после пробуждения папы меня ждёт полная неопределенность, домик Тихона на всём этом фоне начал казаться райским местечком.

Утром, которое началось к обеду из-за ночного приезда, ко мне в комнату вошёл папа. Я сделала вид, что сплю и не замечаю того, как он поправил одеяло на моих ногах и сел на край постели, чтобы повздыхать о чем-то минут десять.

Хотелось со всей злость сказать ему: «Так тебе и надо. Мучайся», но пришлось благоразумно держать язык за зубами, чтобы не начать утро с конфликта.

Когда папа вышел из моей комнаты, я позволила себе ещё минут пять бездействия, а затем спустилась на первый этаж в столовую, где папа уже пил кофе, сидя ко главе стола. Мама сидела напротив него и пила воду с лимоном. Оба они выглядели крайне помятыми и уставшими. Будто не спали до обеда.

— Доброе… день, — споткнулась я о своё же приветствие. Села за стол, но ни к чему из приготовленного поваром, не притронулась. Сейчас бы яичницу от Матвея и пару стаканчиков йогурта сверху. Вкуснотища. — И что ты решил, папа?

— По поводу? — папа даже не пытался посмотреть в мою сторону. Он предпочел уставиться в окно и смотреть в сад.

— По поводу меня и Матвея.

Очень важно сейчас оставаться хладнокровной и не поддаваться эмоциям. Нужно вести себя, как папа, который всегда выглядит так, будто ему на всё плевать.

— Твой Матвей может валить на все четыре стороны, — сухо отрезал папа и вновь пригубился к чашке с кофе.

— А я?

— А с тобой будет отдельный разговор.

— То есть, ты опять всё решишь за меня? — запас хладнокровия у меня явно был меньше, чем у папы, судя по тому, что прямо сейчас я захотела повысить голос и топнуть ногой под столом.

Папа шумно вздохнул, опустил руку с чашкой и долго устанавливал её по центру блюдца.

— Я готов тебя выслушать, но окончательное решение я… мы примем вместе. Чего ты хочешь? Тезисно.

— Я хочу, чтобы ты не преследовал ни меня, ни Матвея. Я хочу перевестись в другой университет, желательно, связанный со строительством или сельским хозяйством. И ещё я хочу, папа, чтобы ты слушал меня и слышал. Или хотя бы давал мне шанс проявить себя. Обещаю, я не подведу.

Я видела, с каким усилием папа стиснул челюсти. Если бы не расстояние, на котором мы сидели, я точно могла бы слышать скрежет его зубов.

— По поводу Матвея я всё уже сказал? Он может валить, куда хочет. Никто его преследовать не станет. Даю тебе своё слово. По поводу университета… кхм-кхм, — папа покрутил чашку на блюдце. — Я подумаю. Я и сам вижу, что с финансами ты не дружишь. Но в новом университете будешь учиться без моего покровительства. Какие оценки заработаешь, те и получишь. Я спонсировать твой новый диплом не буду. Смотрю, ты хочешь настоящей взрослой жизни, вот её ты и получишь. Я пальцем не шевельну, чтобы тебе помочь. Я тебя послушал и услышал. Что-то ещё, дочка? — папа вопросительно, но с укоризной посмотрел на меня.

— Я хочу забрать Жасмин. Ты поможешь мне?

Папа едва слышно выругался себе под нос, резко откинулся на высокую спину своего стула, почти трона, и поджал губы.

— Нет, — сказал он твердо через несколько секунд. — У Жасмин своя семья, свой муж, она сама решит уходить ей или нет.

— А если он её не отпускает? Мама сказала, что её бьёт муж. Тот самый муж, папа, под которого ты её подложил. У тебя ничего внутри не ёкает и не болит от того, что ты сделал?

— Это. Чужая. Семья, — папа кончиком указательного пальца вдавливал слова в край стола. — И никто из нас в неё не полезет. Жасмин и Герман сами решат, когда и как им разойтись. Я понятно объясняю?

Я хотела вспылить, взорваться, швырнуть в него чем-нибудь потяжелее, но мамины едва слышные слова охладили мой пыл.