Сурикэ

— Всех без разбора, — глухим голосом отвечал Мрачный Взгляд, — не забывайте, что мы имеем дело с разбойниками и нашими злейшими врагами.

— Они все должны погибнуть, — коротко заметил Тареа.

— Вперед, — скомандовал Мрачный Взгляд. — Усыпим их непробудным сном.

И все войско ползком, как куча змей, без малейшего шума добралось до хвороста, которым ирокезы обвалили свой холм в ожидании будущего укрепления.

Мрачный Взгляд пробрался в один из подземных коридоров, о которых мы говорили раньше.

После его отъезда из лагеря произошло то, что он предполагал. Ирокезы сперва выпили дюжину бутылок водки, оставленной охотником на хранение вождю вместе с бочонком.

Но, не довольствуясь этим, Нигамон просверлил самый бочонок, и началась отвратительная попойка с ее ужасной развязкой.

Сначала все шло прилично, дикие пили, как пьют животные, чтобы только пить.

Но вино делало свое, головы их разгорячились, дикая, ничем не сдерживаемая натура проявлялась во всей своей наготе.

Чем больше пили, тем больше хотели пить.

Выпивши немного, они уже начали спорить, браниться, стараясь найти предлог для открытой ссоры и драки.

Предлог было найти нетрудно, и ножи, топоры пошли в дело; завязалась общая свалка.

Драка эта, без всякой причины, была самая ужасная, они не разбирали ни друзей, ни врагов, ни вождей, как бешеные звери, кидались друг на друга.

Они дрались ради только того, чтобы драться, убивать без причины и без цели.

Восемь или десять были убиты, но множество тяжело ранено.

Они дрались и в то же время пили до тех пор, пока не опорожнили совершенно бочонок.

Нигамон давно уже лежал неподвижно, пьяный.

Глубокая тишина стояла над лагерем, в котором не было ни одного человека, чтобы даже предупредить об угрожавшей опасности.

Французы пробрались в лагерь, не встретив ни малейшего сопротивления.

Заняв ранее назначенные посты, они оцепили таким образом ирокезов, которые, если бы и были в состоянии защищаться, не могли бы прорвать окружавшее их железное кольцо.

По приказанию Мрачного Взгляда хворост, заменявший ирокезам стены крепости, был подожжен кругом, охватившее его пламя ярко разлилось по холму, озарив ужасную, возмутительную картину.

— Смерть собакам, разбойникам! — вскричали канадцы.

— Смерть! — повторили гуроны.

Несмотря на сделанное предостережение, гуроны не выдержали, завидев неприятеля, дико закричали и, потрясая оружием, бросились дружно вперед.

На их крик приподнялись несколько отяжелевших голов с полузакрытыми, сонными глазами и тотчас же опустились на прежнее место.

Началась ужасная, зверская резня; несчастных, неподвижно лежавших ирокезов били, как быков на бойне.

Мрачный Взгляд и канадцы стояли, загородив выход, ни один из них не принимал участия в возмущавшем их кровопролитии.

Зато гуроны, которым дали полную свободу, вполне отдались своим кровожадным инстинктам.

Ирокезы все до одного были оскальпированы, убиты; для полного ощущения победы гуроны оскальпировали даже раньше убитых ирокезов.

Тареа выбрал себе Нигамона и других пятерых вождей, чтобы, насладившись их пытками, сжечь живыми.

Между тем Нигамон и вожди, напившиеся раньше других, начали отрезвляться.

Хотя картина, представшая перед их глазами в минуту

пробуждения, могла их опьянить больше вина, но они не могли не осознать своей ошибки; они вполне понимали весь ужас своего положения, но это сомнение было поздно; сожаление о сделанном — напрасно.

Они видели, что им готовится.

И, приготовившись смело встретить все, что бы ни изобрел их беспощадный враг, они были готовы к смерти.

Вожди могли сказать наперед, что их ожидает, они сами не раз поступали точно так же со своими врагами.

Для них все это было самая обыкновенная вещь.

Они играли, проиграли и были готовы расплатиться.

По приказанию Тареа среди лагеря было крепко вбито шесть столбов; к каждому из них привязали по вождю и обложили ветвями и хворостом.

Нигамон, вместе со своими сотоварищами, запел песнь войны.

Но едва раздался голос Нигамона, остальные вожди смолкли, слушая его.

Эта предсмертная песнь — прославление умирающего воина и его громких подвигов.

Нигамон пел исключительно о своих храбрых воинах, которых собаки гуроны из страха опоили перед битвой и перебили их всех, пользуясь сном.

— Но племя ирокезов, — продолжал вождь, — могущественно, оно отомстит за своих так подло убитых воинов, отомстит жестоко, убивая за каждого ирокеза по десяти гуронов, этих французских собак, которые подло и трусливо лижут бьющую их руку.

Цель песни Нигамона была оскорбить гуронов.

Но Тареа и его воины были крайне сдержанны.

Ни одного проклятья, ни одного дурного слова не произнесли они в ответ на оскорбления побежденных; они слушали их, не прерывали поток обидных слов, дав полную свободу высказаться.

Наконец разложили огонь.

В этот момент Тареа, как тигр, перепрыгнул через пламя с ножом в руке и моментально оскальпировал привязанных вождей, безжалостно стегая их по лицу их же волосами. Окончив эту возмутительную операцию, он перескочил обратно, потрясая кровавыми трофеями и напевая песнь войны, которой дружно, с увлечением вторили гуроны.