Суперзвезда

Челси открыла рот, чтобы съесть облатку, надеясь на то, что мать не заметит, как она содрогнулась всем телом. Потом она снова вернулась к алфавиту, который вспоминала всегда, когда не хотела кого-то слышать: реальных людей или голоса, что звучали в нее в голове. Священник продолжал, произнося молитвы, читаемые у постели болящих: «Царю небесный, телес и душ наших целитель…», «Пресвятая Дева, Царица Небесная…» и снова «Отче наш».

Челси почувствовала движение матери, когда та перекрестилась. Отец Том запел: «Во имя Отца…»

«Мама, Бог действительно слышит нас?» — мучительно размышляла Челси.

— И Сына…

«Почему дьявол не оставляет меня в покое?»

— И Святого Духа.

«Если Богу все равно, он должен запретить эти голоса».

— Аминь. — Отец Том и мать увлеченно заговорили, Челси молчала.

— Челси, — строго произнесла мать, — поблагодари отца Тома за то, что он навестил тебя и помолился о твоем здоровье, чтобы завтра на операции Господь хранил тебя.

У нее на лбу выступили капельки пота. «Нельзя, чтобы они заметили», — сказала она себе. Челси слабо вздохнула и прошептала:

— Спасибо, батюшка.

Но она знала, что ни облатка, ни вино, ни церковь, ни священник, ни молитва не могли ее спасти.

Челси старалась быть хорошей девочкой, но внутренние голоса твердили гадкие, ужасные вещи. Она молилась Боженьке, как учила ее мама, просила голоса замолчать. Часто после школы Челси заходила в пустую церковь, чтобы пасть на колени и помолиться, но это не спасало ее от сильных головных болей, когда ей казалось, будто две гигантские руки сжимают ее виски.

Еще вчера утром, перед тем как она легла в больницу, мама расчесывала ее волосы, а голоса обзывали маму ужасными словами. От этого Челси пришла в такую ярость, что разбила аптечку, раскидав ее содержимое по ванной комнате. Небольшое овальное зеркало разлетелось на тысячи мелких кусочков.

— Дитя, это в тебе дьявол говорит, — вопила мать, таща ее из ванной. — Ты должна молить Господа о милости! — Затем мать объявила, что попросила отца Тома прийти в больницу и исповедать ее перед операцией. — Ты не попадешь на небеса, если не примиришься с Творцом нашим.

Челси снова почувствовала себя виноватой и устыдилась. Это состояние иногда длилось несколько дней, заканчиваясь темной пустотой. Тогда она ощущала лишь одиночество, беспросветное одиночество. Еще до того, как новичок, сидевший в классе за соседней партой, обозвал ее «сумасшедшей Челси», она знала, что с головой у нее действительно что-то не так. Врачи говорили об этом, но Мария не хотела слушать их советов. Ничего нельзя было сделать, по крайней мере клинически, утверждала мать. Не помогут ни таблетки, ни слова. Надо было изгнать дьявола, и единственное средство — Бог.

Челси так часто слышала от матери грозные предупреждения о каре Божьей, что могла цитировать их наизусть. Конечно же, это ее ничуть не пугало, даже если мать обрушит на нее самые страшные проклятия. А отец Том обязательно будет рядом, чтобы проследить, как бы Челси чего не пропустила.

Челси не могла объяснить, почему так сильно боялась духовника матери. Мать всегда твердила, что батюшка добрый и деликатный человек, который всех любит. «Будто спустился прямо с небес», — говорила она. Но даже одно только упоминание имени священника всегда пугало Челси.

Возможно, виновата была его ряса? Или то, что Челси редко видела мужчин? Маме надо было знать, а Челси не находила, что ответить, кроме того, что отец Том был послан с неба, чтобы узнать, какая она плохая девочка.

* * *

Больной у Челси была не только голова. Она родилась, как говорила мама, со «слабым сердцем», и чуть не умерла после рождения… и то, что она выжила, настоящий дар Божий. «Но если Бог такой хороший и всех любит, почему эта жизнь такая… мучительная? Почему маме приходится так много работать? Почему у них ничего нет?» — думала Челси.

Домом для Челси и ее матери служила плохо обставленная квартира на первом этаже в сомнительном доме в восточной части Лос-Анджелеса, в трущобах, как говорила мама, где жили «эти». Челси знала, что она имела в виду чернокожих, мексиканцев, латиноамериканцев. На крошечной кухоньке грохотал холодильник, стояла старая плита с двумя исправными конфорками, а из мебели два колченогих стула и карточный столик, покрытый клетчатой пленкой. В гостиной, освещенной голой лампочкой, одиноко свисающей с потолка, — потрепанный диван, где спала мама. Напротив приютился черно-белый телевизор с алюминиевой фольгой на усах антенны, это придумала мама, чтобы антенна лучше принимала. В спальне, которая одновременно была и комнатой Челси, стояли бюро и детская кроватка — кушетка на колесиках из гарнитура, которую когда-то одна семья пожертвовала приходу отца Тома. Их дети выросли, и кровать так износилась, что они отдали ее в церковь… чтобы священник передал ее нуждающимся.

Челси обижало, что люди думали о ней и маме как о нуждающихся, но она знала, что это правда.

* * *