Супербомба

Обычно на работу я на своей машине приезжаю, потому что органически не перевариваю езду в трамвае. Толкотню не люблю, когда к тебе запросто в карман могут забраться. Хорош был бы мент, у которого карманы в трамвае вычистили. Потому и езжу всегда на машине. Но по служебным делам предпочитаю ездить на служебном же транспорте, поскольку сгоревший бензин мне никто, естественно, оплачивать не будет. Да и ситуации в нашей службе порой возникают такие, что страдают не только люди, но и машины, в деле задействованные. Ремонт машины управления будет оплачиваться из бюджета управления. А кто ремонт моей машины оплатит, если что-то случится? С начальства при таком раскладе копейки не вытянешь.

Управление рядом. По пустынным дорогам позднего вечера добрались за пять минут. И я даже в кабинет к себе заходить не стал. Сразу отправил дежурную машину назад, перешел на служебную стоянку, где обычно оставлял свой старенький «Фольксваген Пассат», и выехал к городской больнице «Скорой помощи». Там «Пассат» пристроил между двух машин с красными крестами, рядом с крыльцом, приспособленным для въезда на него автотранспорта. Здесь, насколько я знал, всегда несколько «Скорых» стоят, сменяя одна другую. Водители здесь же перекуривают. И можно было не опасаться взломщиков и угонщиков. На глазах у других водителей не полезут.

Из приемного покоя совсем внешне юная медсестра на мое удостоверение не посмотрела, только представление выслушала и сразу позвонила в отделение экстренной хирургии. Оттуда пообещали прислать за мной свою медсестру.

* * *

Старший лейтенант Соловьев оказался крепким красномордым парнем, которому ранение румянца на физиономии не убавило. Он лежал в общей палате прямо против двери, из которой на него свет падал. Свет в самой палате был выключен, медсестра тронула старшего лейтенанта за плечо, и он сразу сел, посмотрел на распахнутую дверь, за которой я стоял, и стал искать босыми ногами больничные тапочки.

Для разговора мы выбрали кресла перед выключенным телевизором. Здесь был легкий полумрак, и никто нам не мешал говорить столько, сколько понадобится.

– Рассказывай, – сразу предложил я. – По порядку, что и как произошло.

– Ну, что, – смотреть старший лейтенант предпочитал в потолок, а не в глаза. Есть у некоторых людей такая привычка. Умеют они, должно быть, что-то на потолке увидеть. Я сам много раз пробовал – ничего прочитать не сумел. – Мы как раз на этой улице задержались. Мне там на минутку в один дом заскочить надо было. А потом мне звонит старший прапорщик Лисин из нашего экипажа и срочно вызывает.

– Так на сколько часов твоя «минутка» растянулась, что тебя вызывать пришлось? – поинтересовался я.

– Ну, минут пять я там был.

– Скажем так, полчаса, может, чуть больше.

Старший лейтенант плечами пожал.

– Может быть. Как-то время быстро летит.

– Подружка, что ли?

Соловьев бросил короткий взгляд на мои руки, словно хотел еще раз убедиться, что я не пишу протокол и даже диктофон в руках не держу. Но я лишь свое колено обнимал, потому что имею привычку диктофон в кармане включать...

– Типа того.

– Ладно, позвонил старший прапорщик Лисин, снял тебя с бабы. Что он сказал?

Такой почти запанибратский тон старшего лейтенанта Соловьева устроил больше, чем допрос. Он заметно расслабился.

– Сказал, к машине парочка подходила. Парень с девкой. Они только что, дескать, встретили на улице того человека, которого по телевизору показывали. По розыску. Спецназовца. Я, значит, сразу и побежал. Поехали мы, чтоб догнать. Водитель еще наш усомнился, что бы, говорит, человеку в розыске в такое время гулять. В такое время любой прохожий встречному в лицо глянет. Да еще на пустынной улице. Днем еще, в толпе, внимания никто не обратит. А вечером, почти ночью...

– Дальше.

– Ну, догнали. Нам на «разводе» специально на него установку давали. Предупреждали, что особо опасен при задержании. И я потому еще в машине пистолет приготовил. А вот Лисин не приготовил. И у водителя оружия нет. Вот и поплатился... Там четверо вдруг откуда-то выскочили и сразу мне в брюхо выстрелили.

– Из травматического револьвера, – я умышленно сказал это с легким пренебрежением.

– А я знал? Боль адская была, кровища сразу хлещет. Из револьвера ли, из пистолета. С полуметра. Я рухнул сразу. Одна только мысль: как бы кишки не вывалились в пыль. Бывает такое.

– Это от ножа бывает, – подправил я его мысли. – Не от пули. Тем более никак не от резиновой.

– Да там уж, при такой-то боли, и не соображаешь ничего. Я крикнуть не мог, горло спазмом перехватило. Попробовал бы сам, – раненый явно требовал уважения к своим страданиям. Он теперь, похоже, долго будет от всех инстанций уважения требовать – есть такой сорт людей.

– Ладно, меня вот что больше всего интересует. Как себя спецназовец повел? Бравлинов. Что он сказал?

– Ничего не сказал. Только посмотрел удивленно. А сказать ничего и не успел бы. Эти четверо сразу подвалили.

– А с ними он как говорил?

– А мне до того было, чтобы слушать?