Сундук с серебром

На гребне горы, точно выписанные на пламенеющем фоне, стояли отец и сын. Продар и его сын Петер. Отец, белобородый, широкоплечий, в расстегнутой рубахе, обнажавшей волосатую грудь, походил на гранитную глыбу. Казалось, он вырос из темной мшистой скалы, на которой стоял. Сын своей кряжистой фигурой напоминал отца, только был бледный и словно бы усталый. Глаза его беспокойно бегали. На лбу, над левой бровью, виднелся след зарубцевавшейся раны.

Повсюду, куда хватал глаз, росли дубы, грабы и клены. Несколько сосен сбились в кучку и словно шептались между собой. В ложбине росли буки, ветки которых, точно воздетые руки, поднимались в небо.

— Посмотри, — сказал отец, заглядывая сыну в глаза. — Посмотри, где проходит наша граница. Гляди, от той скалы прямо вон к тому пню, от пня вниз по склону до самой тропинки. Это все наше…

Сын смотрел… Но мысли его витали далеко отсюда. Взгляд его задержался на голых ветках деревьев, скользнул по молодым побегам и остановился на склонах и гребнях соседних гор.

Багряные отсветы осеннего неба заставляли трепетать его сердце. Он отвык от таких зрелищ, словно только что вышел из ворот тюрьмы, когда щебет птиц и небесная лазурь кажутся важнее всего на свете. Парень конца 1918 года, прошедший сквозь огонь и медные трубы, вчера еще ребенок, сегодня почти старик.

Мировая война, грязные дороги и ледяные ночи, страх смерти, унижения, голод, холод и жгучая рана на лбу. Потом госпиталь в чужой стране, откуда была видна лишь полоска неба, тоска по толминским горам.

Сейчас, приехав на побывку, он всем существом своим ощутил тепло родного края и его суровую красоту, все пережитое вспоминалось как дурной сон, полный кошмаров и ужасов.

Он был счастлив дышать родным воздухом, смотреть на всю эту божью благодать и делать то, что хочется. Ему была вновь дарована жизнь, он страшился смерти и с мукой отгонял от себя все, что снова бросало его в бездну тревог и унижений.

Старик заметил рассеянность сына, взглядом привлек его внимание и продолжал:

— На той стороне граница доходит до пня. От пня поворачивает к грабу. А оттуда…

Петер заторопился, взгляд его опередил вытянутую, как палка, руку отца и спустился в долину. Потом поднялся по противоположному склону вверх, побежал по гребню и затерялся в длинных горных цепях. За первым хребтом шел второй, за ним — третий. Поросшие лесом гребни, как вереница невольников, печально жались друг к другу и тысячелетиями ждали чего-то.

Закатное солнце наполовину погрузилось в алеющее море облаков; новая волна багряного света огненной струей взметнулась над горами. На фоне величественной вечерней зари фигуры отца и сына выглядели еще грандиознее.

В кровавом свете заката на горных вершинах, во впадинах, на крутых склонах и в узких долинах трепетали деревья. Трепетали по всей удивительной земле, так скупо одаренной благами, точно она предназначалась не для людей!

Редкие прогалины, редкие вырубки, огороженные плетнями, и, как божье чудо, на всем огромном пространстве всего несколько домов. Они ютятся в тесных складках, глубоко прорезанных водой, и связаны меж собой тропинками, колеями и узкими мостами.

Земля, будто стыдясь собственной бедности, нахмурила скалистое чело. На кручах цепляются корнями за камни буки, грабы и сосны. Живут тут трудной, суровой жизнью мох и ломонос, орешник, терновник, ежевика.

Бедно, дико и пустынно в этом забытом Богом углу толминского края, затерявшегося в лабиринте бесчисленных ущелий. Обилие камня, свидетельствующее о необычайной суровости здешней природы, обилие лесов. Все живое судорожно цепляется за жизнь.

Искривленные, узловатые деревья, обнимающие корнями скалы и льнущие грудью к земле. Когда среди них пел топор? Кто отважился забраться в скалы? Когда последний раз застонало дерево и покатилось вниз, увлекая за собой дровосека? Глубокое ущелье и поныне хранит память о смельчаке. Гнилые корни не удержали камень, часть скалы рухнула в ущелье, сломала фруктовые деревья и снесла угол дома.

Лес внушал страх и уважение. К шуму его ветвей прислушивались, словно к человеческому разговору. Сердце заключало его в объятья, глаза осыпали поцелуями.

— Видишь, какой лес! — вдохновенно произнес крестьянин, стоявший в его грозной тени.

Петер смотрел на стволы и ветви, на купы деревьев, которые, словно безликие существа, молчаливо стояли на гребнях, протягивая ветви в пропасть.

— Ну и красота! — воскликнул он.

Отец с сыном стали спускаться в долину. Солнце, точно исполинский красный шар, застыло на горизонте.

— Грех рубить деревья без крайней нужды, — сказал Продар то ли сыну, то ли самому себе и кривым ножом срезал вылезший на тропинку ломонос. — Не забывай об этом, когда станешь хозяином.

— Кончится война, пойду по свету, — сказал сын.

Отец молчал. Петер уже подумал, что отец оставил его слова без внимания, как вдруг тот убежденно изрек:

— Не гневи Бога!

Тропинка, пробираясь меж скалами и круто петляя, шла вниз. Местами ее пересекали голые корни.