Сундук с серебром

Он взял ее на руки и понес домой. Она была необыкновенно тяжелой. Тяжесть эту чувствовали его руки, но еще тяжелее было на сердце. Казалось, по тропинке медленно движется огромный крест, составленный из двух человеческих тел. Якец нес Мицку через тот самый мостик, по которому нес ее когда-то молодой и веселой девушкой. Тогда она была для него сладостной ношей — теперь тяжелой и горькой. Он пронес ее мимо того места, где всерьез пообещал ей дом, а она ему в шутку — свою руку. Но шутка ее обернулась правдой.

Он вошел в горницу и положил ее на скамью. Левая рука ее бессильно упала.

Подошел заплаканный Тинче и взглянул на нее. Потом мальчик поднял глаза на отца — тот стоял без шапки, не в силах ни говорить, ни плакать.

— Мама спит? — спросил мальчик.

Никто ему не ответил.

Перевод М. Рыжовой.

Дом в ущелье

В душе моей, как на фотографии, ярко запечатлелась одна картина.

В пору дождей и осенних разливов на паре промокших, усталых лошадей мы с трудом продвигались по раскисшей кочковатой дороге. Дождь шел несколько дней кряду; в последнюю ночь вода так поднялась, что река на всем своем протяжении вышла из берегов и затопила окрестные поля и луга. Каменные мосты едва пропускали под своими сводами огромные массы воды; деревянные мосты смывало и уносило.

К полудню небо посветлело, но не очистилось. Сеял мелкий дождик, сыпал в лицо. Мы уже промокли до нитки, холод пронимал до костей, нас била дрожь.

Перед нами была мрачная извилистая долина; дорога следовала за ее изгибами, поворачивая то вправо, то влево, спускаясь к самой воде и снова поднимаясь вверх по скалистому склону.

С гор сбегала вода, словно на каждом шагу там вдруг пробилось множество родников, превративших дорогу в лужу. Вырванные с корнем деревья, точно трупы, валялись по склонам гор. Местами путь преграждали груды земли и камня, и лошади объезжали их с величайшим трудом.

Уставшие от ухабистой дороги, лошади переступали тяжело и лениво и наконец стали.

— Эй, что там?

Мы посмотрели вперед. Сразу за поворотом начиналось сплошное озеро, от дороги оставалась лишь узенькая полоска. В самом узком месте стояла телега, запряженная худой, тощей кобыленкой. Пятеро мужиков, заложив руки в карманы, рассеянно смотрели по сторонам и чего-то ждали. Они вымокли до нитки, края шляп свисали на уши, вода текла за воротники.

— А ну-ка, примите свою клячу! — крикнул наш возница.

— Никак нельзя, — отозвался один крестьянин.

— Это еще почему?

— Мертвец на телеге. Ждем жандармов.

Мы удивились. Даже разговорчивый возница замолк и стал думать, как быть.

— Сойдите с телеги, — посоветовал нам один из мужиков. — Порожняком пройдет.

Мы сошли и по белому вымытому песку зашагали за повозкой, которая медленно и осторожно продвигалась мимо телеги.

На мокрой соломе слегка прикрытый рваным одеялом лежал труп незнакомого мужчины. На нем была порыжелая одежда, на ногах — сапоги. Рубаха, жилет и пиджак были расстегнуты, грудь рассекал длинный почерневший шрам. На левом плече синел след от удара хлыста. Широкое лицо заросло щетиной. Залегшие вокруг приоткрытого рта складки говорили о смертельной схватке. Мокрые длинные рыжеватые волосы прилипли ко лбу и щекам. Из-под пряди волос над левой бровью выглядывал красноватый рубец от старой раны. Голубые глаза смотрели куда-то вверх — так смотрят люди, бросающие вызов судьбе.

Все молча изучали мертвеца.

— Утоп, — нарушил вдруг молчание один крестьянин. — Нашли вон там, внизу. — Он показал место у воды, где волны бешено бились о ветви двух поваленных деревьев.

— Кто-нибудь знает его?

— Я знаю, — сказал тот же крестьянин. — Не знаю только имени. Из тех вон ущелий. — И он махнул рукой в сторону теснин, ответвлявшихся от главной долины. — Вечор видал его на дороге. Домой спешил, да, видно, мост под ним снесло.

Мы опять взгромоздились на телегу. Лошади побрели в моросящий дождь, который, впрочем, скоро перестал. Временами я вглядывался в дорогу, и каждый раз мне виделась телега с мертвецом. Картина эта не шла у меня из головы.

Что знаменует смерть этого человека? Конец драмы или ее начало? Какая сила влекла его домой в дождь и непогоду? Чьи руки ждали его, чтобы заключить в свои объятия?

Лицо утопленника, неотвязно стоявшее у меня перед глазами, молчало, как испещренный иероглифами камень. Восемь послевоенных лет отделяли старый рубец над левой бровью от свежего шрама на груди…

Всю долгую дорогу по извилистой долине, все последующие дни и ночи я искал ключ к разгадке таинственных письмен на лице покойника.

1

Над толминскими долинами стоял осенний день, солнце сияло на небе, заполняя все пространство меж редкими багряными облаками. Мелодия красок, разлитая в воздухе, пленяла глаза и сердце. В багряных облаках на юго-западе полыхали зарницы, освещая оранжевым светом небо, деревья, склоны и гребни гор. Одинокая душа упивалась неповторимой красотой природы. Мелодия красок слагалась в гимн, воспевающий самое дорогое человеческому сердцу — покой и любовь.