Сундук мертвеца. Путь Базилио

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

С точки зрения внешнего наблюдателя реальная жизнь полна пустот, пробелов, соединительной ткани. Островки целенаправленного действия тонут в море мелочей, бессмысленных слов и телодвижений, пустых волнений моря житейского. Но это именно внешняя, описательная точка зрения. Вовлечённый в жизнь участник (а не просто свидетель) происходящего всегда ощущает значимость текущего момента. Житейская суета – не завеса, скрывающая высший смысл, а источник всякого смысла.

Ляйсан Игнатова. Полюса благолепия. Опыты эстетические и критические. ООО «Хемуль», Дебет: Сенбернар, Зайненхунт и Ретривер, 298.

– Опять скрипит потёртое-е-е седло, – выводил Пьеро святое караоке из Круга Песнопений Боярского, бренча на банджо. – И ветер холодииит! – тут он закашлялся.

– Чё холодит-то? – встрял Напсибыпытретень, нюхая левым глазным рыльцем ногу Арлекина. Она пахла очень красиво – чем-то сиренево-розоватым, причудливо-кудрявым. Особенно интересные оттенки исходили от ногтей.

– Былую рану, вот чего, – недовольно пробурчал поэт, откладывая банджо. – Не могу больше, горло прихватывает, – сказал он. – Арле, ну хватит жрать. Спой что-нибудь.

– А мне зачем? Это ты конского фолька не любишь. Пущай сами поют, – безразлично сказал Арлекин, чавкая творожным сырком.

– Так они опять про яйцо будут! – вскричал Пьеро.

– И деф с ними, яйцо так яйцо, – Арлекин вытянул ноги, сжал между ними голову Напси и принялся её теребить, почёсывая большими пальцами за ушами. Пёсик пёрся.

– Только не яйцо это глупое, оно ужасно, – закапризничал Пьеро.

– Тады сам пой, – Арлекин отдал Напси недоеденный сырок и достал из корзины лимонный творожок с куманикой, завёрнутый в лопух.

Поэт посмотрел на сырок скептически, извлёк склянку с шариками айса и кинул один себе в роток.

– Да хватит тебе этой дрянью обдалбываться, – Арлекин вытянул ногу и принялся чесать Напси брюшко. – Печень посадишь.

– Мне доктор прописал, – важно сказал Пьеро, скептически рассматривая пузырёк: размышлял, видимо, не добавить ли ещё один шарик, когда первый всосётся в кровь.

– Доктор? – Арлекин посмотрел на приятеля недоверчиво. Он привык, что Пьеро сидит на айсе, но доселе не интересовался, как он на него подсел и почему Карабас это терпит.

– Ну да. Ты же знаешь, меня муза укусила, – маленький шахид всё никак не мог решить, добавить дозу или всё-таки погодить.

– Ну да и чё, – пробормотал Арлекин, набивая себе рот лимонным творожком.

– Ну и то, – сказал Пьеро. – От этого вообще ничего не помогает, кроме айса.

– Врёшь, – предположил Арлекин.

– Дочкой-Матерью клянусь, – подочерился Пьеро и благочестиво провёл большим пальцем по губам.

– Слы, а как айс действует? – заинтересовался Арле.

– Как хочешь, так и действует, – сказал Пьеро.

– Очень понятно, – насупился Арлекин.

– Да как тебе объяснить-то… – начал было Пьеро, убирая пузырёк.

Мерно трусящий рыжий першерон повернул голову.

– Эй, хозяин, – сказал он, – скучно как-то! Парни вянут на корню, песен просят!

– Вот сами и пойте, – распорядился Арлекин и махнул рукой – дескать, поехали.

– Как скажете… Карский раз! Зубрик два! Любимую нашу – запевай! – тут же распорядился коняка.

– Вот огромное яйцо – богатырское! А бывает ведь яйцо сракодырское! – начал белый конь.

– Сракодырское яйцо, невъебенное! А бывает ведь яйцо и отменное! – подхватил третий, пегий першерон.

– Вот отменное яйцо, заебатое! А бывает ведь яйцо и горбатое! – вступил рыжий, творчески развивая тему.

– Хуятое, – зачем-то сказал Арлекин, Пьеро прошептал «бля» и театрально застонал.

Они уже четвёртый час тащились в телеге по пыльному шляху. Местность вокруг простиралась ровно та же самая, что и намедни, и давеча. Всё пространство до холмов было занято полями – пшеничка, мак, посевы творожка. Изредка пейзаж оживляла белёная хатка или два-три домика рядком. Иной раз встречался памятный знак былых, неспокойных времён: какой-нибудь гранитный шпиль в стиле Директории или мраморный бюстик с изящной поньской головкой.

В полях попадались крестьянствующие пупицы и псикаквы. Они смотрели на проходящий мимо обоз бессмысленными круглыми глазами.

Да, обоз. Именно таким словом следовало бы назвать три подводы, на которых перемещалась в пространстве разношёрстная Карабасова труппа.