Сундук мертвеца. Путь Базилио

Однако бывают, знаете ли, обстоятельства. Вот и сейчас, сидючи возле медленно стынущих углей и свежуя тушку гнусика, Септимий размышлял, может он позволить себе вотпрямща или всё-таки лучше не надо. Решение не вытанцовывалось, «за» и «против» не складывались, но и не вычитались. Козла это задевало и даже оскорбляло каким-то образом. Причём – не оставляя оскорблённому чувству ни единого уголка.

Нет, так-то у Септимия всё было збс или близко к тому. Если не считать нерешённой проблемы с гвоздём, жаловаться ему было особо-то и не на что.

Покинуть Бибердорф оказалось неожиданно просто. Напрасно козёл пробирался задами-огородами, опасаясь усиленных патрулей и прочих неприятных сюрпризов. Видимо, его ловля была личной инициативой покойного герра Хозеншайзера. К тому же муниципалы настолько привыкли ко всеобщему послушанию и верности установленным порядкам, что совсем расслабились и потеряли хватку.

Увы, хование по тёмным углам привело к закономерному в таких случаях результату: козёл заблудился. Вместо того, чтобы выйти на дорогу, ведущую к подъёмнику, он плутал среди каких-то тёмных, кривых улочек, населённых не самыми добропорядочными гражданами. Особенно удивлял шум, доносившийся откуда-то изблизи. В респектабельном центре Бибердорфа шум в ночное время был чем-то абсолютно немыслимым. Здесь же это было, видимо, в порядке вещей.

Здраво рассудив, что шум производится кем-то, а этот кто-то может указать правильную дорогу, козёл пошёл искать источник звука и довольно быстро его нашёл. Им оказалось большое здание без окон, стоящее на маленькой площади. Несмотря на совершенно неподходящий момент, вся она была буквально запружена разнообразными экипажами. Возчики по большей части дремали.

Пробившись поближе к дверям – оттуда, собственно, и исходил шум – козёл наконец понял, куда его занесло.

Это был знаменитый ночной клуб «Трупик Рака», где прожигала жизнь золотая бибердорфская молодёжь. Септимий там не бывал – ибо незачем, – но знал о его существовании. Как и о том, что заведение имело репутацию злачного, и даже более того. Бибердорфские власти смотрели на лавочку косо, но сделать ничего не могли – там отрывались их собственные детки и их дружки и подруженьки. Единственное, что они сделали – отправили клуб на выселки, дабы он не смущал покой бибердорфцев ночным шумом. Владельцы клуба не особенно огорчились, а шуметь стали ещё больше. Вот и сейчас из полуоткрытой двери доносилися завыванья саксофона.

Звуки козлоугодного инструмента Септимий счёл добрым знаменьем. Он даже задумался, не зайти ли. Но здравый смысл победил: задерживаться в городе было опасно. Тогда он решил дождаться какого-нибудь любителя ночной прохлады, чтобы выспросить дорогу к подъёмнику, а там уж обернуться по обстоятельствам.

Сначала из дверей заведения вывалился, шатаясь, пожилой ебодромысл. Козёл даже удивился, что это он тут делает, но всё скоро разъяснилось: сзади на воротнике у ебодромысла сидел крупный припиздень и пошевеливал усиками. Видимо, он-то и внушил почтенному бюргеру припиздь завалиться в ночной клуб. Связываться с припизднутым козёл не стал – мало ли что он скажет.

Потом появилась нетрезвая мандалайка в белых леггинсах. Кое-как одолев две ступеньки, она споткнулась на третьей и упала – прямо в душные объятия Попандопулоса.

Девушка собрала глазки в кучку и уставилась на нежданного кавалера. Септимий снова ощутил мозговую щекотку, на сей раз чувствительно отдающуюся в паху. Захотелось спустить по-быстрому.

Септимий ощупал мандалайку, чтобы решить, годна ли она. Та дёрнулась и с трудом пробормотала:

– П… паашёл, к-казёл…

– Куда? – жадно спросил Септимий, показывая девушке блестящую «бусину». Та молча показала на высокие кусты, которыми здание было обсажено со всех сторон.

Козёл заколебался. С одной стороны, сношения в общественных местах считались в Бибердорфе противоречащими установленным порядкам и наказывались по всей строгости. С другой стороны, козёл догадывался, что муниципалы вряд ли решатся мешать развлечениям начальских отпрысков. Мандалайка поняла его колебания по-своему и снова впырилась в него. Щекотка усилилась до нестерпимости. Похотно взблекотнув, Попандопулос схватил девушку – та не сопротивлялась – и поволок в кустики.

Через пару минут оттуда раздалось «ой! не туда! нет!», потом – задавленное мычание и наконец вопль, оборвавшийся на высокой ноте. Разохотившийся козёл дал себе волю и перестарался.

Из кустов Септимий выбрался недовольный – не столько самим процессом или результатом его, сколько возможными последствиями. Малолетнюю потаскушку было не жалко, но вот козлиная шерсть на кустах была совершенно лишней. А главное: он так и не узнал того, что хотел.

Он вернулся на площадь. Разбудил кучера-похухоля, мирно посапывающего под брюхом потаскунчика. На него медленно и неуклонно наползала лужа мочи, испущенная каким-то конякой.

– Эй, приятель, тут нассано, сейчас тебя зальёт, – сообщил козёл, пиная похухоля копытом.

– Мне пох, – предсказуемо ответил похухоль, переворачиваясь на другой бок.