Сумка, посох и удача! (СИ)

Дереванш трудился минут пять, издавая хищное ворчание и жуткие утробные звуки, будто голодный волчонок. Когда казалось, путы вот-вот сдадутся под натиском его клыков, он не удержал равновесие и скатился на несколько ступенек вниз. Пришлось начинать все сначала: снова он крался ко мне, снова вынюхивал и подлаживался у меня пониже спины. Наконец его зубы нащупали что-то похожее на веревку. Он начал грызть со свежим приступом злобы, а потом оказалось, что он воюет не с моей веревкой, а вообще черт знает с чем: может с какой-то ветхой тряпкой или дохлой крысой. И когда мы с Элсирикой начали нервничать и выражать недовольство соответствующими русскими словечками, архивариус, наконец, нашел эту неладную веревку. Потрепал ее еще с минуту и перекусил.

Теперь мои руки были свободны. Я размял отекшие запястья, пошевелил пальцами.

— Развязывай меня, — напомнила о себе, любимой, Рябинина.

— Подождешь, — отозвался я. — Нужно сначала отдышаться, осмотреться.

Глава 3

Я достал пачку «Честерфилд», закурил. Подняв горящую зажигалку повыше, я пытался разобраться, в какое ужасное место нас забросила судьба руками подлых копателей. Однако язычок синего пламени давал слишком мало света, и я не увидел ничего, кроме грубой каменной кладки и напуганного лица Дереванша.

— Булатов, ты издеваешься? — снова подала голос Анна Васильевна. — Развязывай скорее меня!

— Сейчас, — пообещал я.

Выключил зажигалку и, спустившись на две ступеньки, нащупал изнывающую от нетерпения фигурку Элсирики. Присев рядом, я начал исследовать ее как бы в поисках веревок. Сначала мои пальцы нашли два чудесных бугорка, расположенных чуть ниже декольте. Искушение потрогать их оказалось сильнее желания помочь госпоже Рябининой, и я поначалу осторожно потрогал один бугорок, потом другой взял в руку и сладостно сжал.

— Сукин сын, я тебя убью, — змеей прошипела великая писательница.

— Люблю беспомощных женщин, — отозвался я, уже без всякого стеснения давая волю рукам.

— Булатов… ну имей же совесть, — застонала она, пытаясь меня оттолкнуть.

Совести я решил пока не иметь и слегка задрал ее юбочку.

— Дорогая, путы на руках, это так возбуждает, — я ласкал ее логу, поднимаясь выше, к трусикам. — Ведь правда, если мы останемся живы, то потом поиграем в связывание?

— Какая ты сволочь! — она пыталась брыкаться.

Памятуя, как она ловко орудует ногами, я побаивался их и прижимался к стене.

— Давай взаимно полезный обмен: с тебя страстный поцелуй в губы, с меня твои развязанные руки. Идет, — я с вожделением погладил ее бедро, и она уже не брыкалась.

— Черт с тобой, — согласилась писательница, и тут же собственное согласие омрачила неприятной вестью: — Но имей в виду, теперь я тебя ненавижу!

— Господин Блатомир, — снова донесся трагический голос архивариуса. — Пожалуйста, скорее освободите госпожу Элсирику.

— Господин Дереванш, заткнитесь, пожалуйста, — сердито отозвался я. — Не мешайте ее освобождать.

Я наклонился, ища своими губами ее губки. В темноте это оказалось сделать непросто, сначала я ткнулся носом в ее грудь, что оказалось по-своему приятно. И вот наконец приоткрытый ротик Рябининой припал к моим губам.

— Все! Развязывай! — чмокнув меня, распорядилась она.

— Мы договаривались на страстный и долгий поцелуй, — возразил я, снова ища ее губы. И когда я их нашел, а она ответила, даже играя языком, то мои пальчики скользнули выше по бедру прелестницы и нашли другие губы, скрытые трусиками и такие же мокрый.

— Мерзавец, — она дернулась, отталкивая меня плечом.

— Слушай, а у тебя там все очень мокренько. Возбуждают веревки. Угадал? — я едва держал смех.

— Развязывай, — захныкала она.

— Хорошо, обещаю, сейчас развяжу, — я спустился чуть ниже, обняв ее одной рукой, другой ощупывая сплетение веревок на ее запястьях.

В эту минуту я очень жалел, что помимо госпожи Элсирики в жутком и прекрасном склепе находится еще Дереванш. Я неторопливо нащупал узел, и столь же неторопливо принялся его ослаблять. При этом иногда подсвечивая зажигалкой, исследуя таинственные изгибы ее тела.

Едва руки Рябининой оказались на свободе, я получил в благодарность звонкую пощечину и несколько слов, которые воспитанные девушки не говорят. Вот так часто бывает: творящие добро, за добро и страдают. Иногда даже за это добро получают в морду.

Следом за неблагодарной Рябининой я освободил страдающего архивариуса. У того хоть хватило ума не кидаться на меня с кулаками.

— Господин Блатомир, там, на стенке что-то есть, — оживился кенесиец. — Вы когда своим волшебным огоньком сверкали, я что-то углядел. Возможно, там светильник.