Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление

Проснулась я с чувством не только полной разбитости, но и какого-то странного нервного возбуждения. Надевая шоколадную водолазку и неизбежные джинсы, я вздыхала и грезила о шортах и топиках на тонких бретельках. Завтрак прошел ничем не примечательно и тихо, как я и ожидала. Чарли поджарил себе яичницу, я съела миску хлопьев. Я размышляла, не забыл ли он про субботу, и словно в ответ на мой невысказанный вопрос он заговорил:

– Насчет субботы… – Он поставил тарелку в раковину и открыл воду.

Я внутренне сжалась.

– Да, папа?

– Не передумала ехать в Сиэтл?

– Пока все планы в силе.

Я поморщилась: лучше бы он спросил об этом иначе – не пришлось бы следить, как бы ненароком не выдать всей правды.

Он выдавил на тарелку каплю жидкого мыла и принялся возить по ней посудной щеткой.

– А ты уверена, что не успеешь вернуться до бала?

– Папа, на бал я не собираюсь, – напомнила я.

– Тебя что, никто не пригласил?

Чарли пытался скрыть беспокойство, тщательно споласкивая тарелку.

Я уклонилась от опасной темы.

– На этот бал приглашают девушки.

– А-а, – он нахмурился, вытирая тарелку.

Я невольно посочувствовала ему: наверное, тяжело жить в постоянном страхе, что твоя дочь начнет встречаться с парнем, который тебе не понравится, и вместе с тем бояться, что она останется одна. И я с содроганием подумала, как ужасно было бы, имей Чарли хоть малейшее представление о моем избраннике.

Помахав мне рукой, Чарли ушел, а я направилась наверх, чистить зубы и собирать учебники. Услышав, что полицейская машина уехала, я не вытерпела и нескольких секунд – тут же выглянула в окно. Серебристый «вольво» уже ждал на подъездной дорожке, на месте, которое еще совсем недавно занимала машина Чарли. Я скатилась с лестницы и вылетела за дверь, гадая, надолго ли установился этот невероятный порядок. Лучше бы навсегда.

Эдвард ждал в машине и, казалось, не видел, как я захлопнула дверь дома, не удосужившись поставить замок на сигнализацию. Я подошла к «вольво», робко помедлила перед дверцей, открыла ее и села. Он расслабленно улыбался и, как обычно, был невыносимо прекрасным и безупречным.

– Доброе утро, – приятным голосом поприветствовал он. – Как ты?

Его взгляд блуждал по моему лицу. Мне показалось, что он задал вопрос не просто из вежливости.

– Хорошо, спасибо.

Рядом с ним у меня всегда все отлично, а не просто хорошо.

Взгляд помедлил на кругах у меня под глазами.

– Вид у тебя усталый.

– Не спалось, – призналась я и машинально свесила волосы с плеча в попытке прикрыть лицо.

– Мне тоже, – шутливым тоном отозвался он, заводя машину. К негромкому урчанию ее мотора я уже начинала привыкать. И не сомневалась, что пикап напугает меня ревом двигателя, если когда-нибудь мне вновь придется ездить на нем.

Я рассмеялась.

– Да уж! И все-таки мне, наверное, удалось поспать чуть подольше, чем тебе.

– Держу пари, что так и было.

– Чем же ты занимался ночью? – спросила я.

Он усмехнулся.

– Даже не мечтай! Сегодня вопросы задаю я.

– А-а, ну да. О чем хочешь спросить? – Я наморщила лоб, не в силах представить себе, что могу быть хоть чем-нибудь интересна ему.

– Твой любимый цвет? – строго спросил он.

Я закатила глаза.

– День на день не приходится.

– А сегодня какой? – он был по-прежнему серьезен.

– Коричневый, наверное. – Я старалась одеваться под настроение.

Он фыркнул, его серьезность как ветром сдуло.

– Коричневый? – скептически переспросил он.

– Вот именно. Коричневый – теплый цвет. Здесь мне его не хватает. Все, что должно быть коричневым – стволы деревьев, камни, земля, – в этих местах сплошь покрыто какой-то склизкой зеленой дрянью, – пожаловалась я.

Моя маленькая речь отчего-то произвела на него впечатление. Он задумался, глядя мне в глаза.

– Ты права, – с прежней серьезностью подтвердил он. – Коричневый – теплый цвет. – Протянув руку, он быстро, но не слишком уверенно отвел мои волосы за спину.

Мы уже подъезжали к школе. Поставив машину на стоянку, Эдвард повернулся ко мне.

– Какая музыка у тебя сейчас в плеере? – спросил он так сурово, словно требовал чистосердечного признания в убийстве.

Я вспомнила, что так и не вынула из плеера диск, подаренный Филом. Услышав от меня название группы, Эдвард криво усмехнулся и со свойственным ему непроницаемым выражением лица открыл ящичек под магнитолой. Оттуда, из стопки дисков – штук тридцати, едва поместившихся в тесном пространстве, – он достал один и протянул мне.

– Меняемся на Дебюсси? – он поднял бровь.

Диск был такой же, как у нас дома. Я рассматривала знакомую обложку, не поднимая глаз.

Так продолжалось весь день. Провожая меня на английский, встречая после испанского, весь обеденный час в кафетерии он неустанно выспрашивал подробности моей жизни вплоть до самых несущественных. Какие фильмы мне нравятся, какие я терпеть не могу, немногие места, где я уже побывала, и множество мест, где хотела бы побывать, и книги, бесчисленные книги.