Сумерки

Карлайл восседал в кожаном кресле за массивным столом красного дерева. Он вложил закладку в толстый том, который держал в руках, и, поднимаясь нам навстречу, с улыбкой спросил:

— Чем могу служить?

Именно так я представляла себе кабинет декана какого-нибудь колледжа — разве что Карлайл выглядел слишком молодо для подобной роли.

— Хочу познакомить Беллу с частью нашего прошлого, — ответил Эдвард, — То есть, твоего прошлого, если быть точным.

— Мы не хотели вам мешать, — стала извиняться я.

— Вы и не помешали. С чего решили начать?

— С Уэггонера, — ответил Эдвард, легко опустив руку мне на плечо и развернув меня лицом к двери, через которую мы только что вошли. Каждый раз, как он дотрагивался до меня — даже если это получалось у него совершенно непроизвольно — мое сердце реагировало слишком громко. Это особенно смущало меня сейчас, когда Карлайл был рядом.

Стена, перед которой мы оказались, отличалась от остальных. Вместо полок она была увешана картинами в рамах всех размеров, некоторые полотна были в ярких тонах, другие же тускло одноцветны. Я попыталась отыскать какую бы то ни было логику, какой-то общий мотив, объединяющий коллекцию, но при беглом осмотре не успела уловить ничего.

Эдвард подвел меня к левому дальнему краю стены, остановившись напротив маленького квадратного холста в незамысловатой деревянной раме. Эта картина в изменчивых тонах сепии ничем не выделялась среди окружающих ее больших и ярких полотен. На ней был изображен крохотный городок, крутые скаты крыш, тонкие шпили на верхушках нескольких, беспорядочно разбросанных башен. Передний план занимала река и мост, украшенный строениями, напоминающими миниатюрные соборы.

— Лондон, середина семнадцатого века, — произнес Эдвард.

— Лондон моей юности, — добавил Карлайл, стоящий в паре шагов от нас. Я вздрогнула — не слышала, как он подошел. Эдвард сжал мою руку.

— Сам расскажешь историю? — спросил он. Я полуобернулась, чтобы рассмотреть реакцию Карлайла.

Он поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Расскажу, — ответил он. — Но сейчас я немного спешу. Утром звонили из клиники — доктор Сноу взял отгул из-за болезни. Кроме того, ты знаешь обо всём не хуже меня самого, — добавил он, улыбнувшись на этот раз Эдварду.

Эти реальности было нелегко совместить — будничные заботы городского врача, вклинившиеся в воспоминания о его юности в Лондоне семнадцатого столетия.

А ещё было не по себе от осознания, что вслух он говорил только из-за моего здесь присутствия.

Карлайл снова тепло улыбнулся мне и покинул комнату.

Некоторое время я продолжала рассматривать крохотную картину с видом города, в котором родился Карлайл.

— А что было потом? — наконец произнесла я, взглянув на Эдварда, который всё это время наблюдал за мной, — Когда он понял, что с ним произошло?

Эдвард снова обернулся к картинам, и я попыталась определить, что на этот раз привлекло его внимание. То было огромное полотно в унылых тонах — пустынная, сумрачная поляна посреди леса, а вдалеке скалистые горные пики.

— Он понял, кем стал, — тихо заговорил Эдвард, — и воспротивился этому. Он попытался покончить с собой, что было не так-то просто.

— Как? — я не желала произнести этого вслух, но слова прозвучали сами, помимо моей воли.

— Он спрыгивал с огромной высоты, — бесстрастно произнес Эдвард, — пробовал тонуть в океане… однако, он был юн для этой новой жизни, а потому крепок и вынослив. Невероятно, что ему удавалось сопротивляться… и не утолять жажду… пока он был новообращённым. В этот период инстинкты наиболее сильны и подавляют всё остальное. Но Карлайл был так противен сам себе, что ему достало силы воли попытаться уморить себя голодом.

— Такое возможно? — еле слышно спросила я.

— Нет. На самом деле, способов, при помощи которых с нами можно покончить, очень мало.

Я уж было открыла рот для очередного вопроса, но Эдвард опередил меня, продолжив:

— Ну вот… он становился всё голоднее и слабее с каждым днем. От человеческого жилья он старался держаться как можно дальше, осознавая, что его воля также слабеет. Месяцами он бродил только по ночам, пытаясь отыскать уединенные места, ненавидя себя.

В одну из таких ночей недалеко от его укрытия паслось стадо оленей. Карлайл был вне себя от голода и напал, не раздумывая. Силы к нему вернулись, и в этот момент он осознал, что неприемлемому для него образу жизни в виде мерзкого чудища существует альтернатива. Разве в прошлой своей жизни он не ел оленину?

Следующие несколько месяцев Карлайл взращивал новую философию — он может существовать, не становясь демоном. Он снова обрел себя. С этого момента он мог с большей пользой тратить отпущенную ему вечность. Обладая незаурядным умом, он всегда испытывал тягу к знаниям. Теперь же время его не ограничивало. По ночам учился, днем строил планы. Он поплыл во Францию и…

— Он поплыл во Францию?!

— Люди переплывают Ла-Манш постоянно, Белла, — терпеливо напомнил мне Эдвард.

— Ну да, я понимаю. Просто в таком контексте это прозвучало забавно. Продолжай.

— Плаванье дается нам просто…

— Вам все дается просто, — проворчала я.