Сумасшедший дом

Алые пятна загораются у него на щеках. Глаза сощуриваются. Он проводит ножом по куску мяса. Лезвие не причиняет зажаренной плоти никакого вреда.

Глаза его широко раскрываются. От сдерживаемого волнения он каменеет, его трясет. Он смотрит на мясо так, словно предоставляет ему последнюю возможность сдаться.

Мясо не сдается.

Он завывает:

— Черт бы тебя побрал!

Белые зубы стиснуты. Нож летит через комнату.

Входит женщина, от тревоги у нее на лбу залегли глубокие морщины. Ее муж вне себя. Ее муж впрыскивает отраву в свои артерии. Ее муж выпускает на волю очередную порцию животной ярости. Тумана, который ко всему прилипает. Который зависает над мебелью, стекает каплями со стен.

Он живой.

И так происходит и днем, и ночью. Его гнев, словно безумные удары топора, обрушивается на дом, на все, что у него есть. Брызги скрежещущей зубами истерики заволакивают мглой окна и падают на пол. Океаны бешеной, неконтролируемой ненависти бушуют во всех комнатах, наполняют каждую пядь пространства подвижной, трепещущей жизнью.

Он лежал на спине и пристально смотрел в испещренный солнечными бликами потолок.

Последний день, говорил он себе. Эта фраза постоянно вертелась в голове с тех пор, как он проснулся.

Он слышал, как в ванной течет вода. Он слышал, как открылся и снова закрылся шкафчик с лекарствами. Он слышал, как ее тапочки шаркают по плиткам пола.

Салли, подумал он, не бросай меня.

— Я покончу с приступами ярости, если ты останешься, — шепотом пообещал он в пространство.

Однако он знал, что не покончит. Это слишком трудно. Проще всего открыть клапан, проще кричать, разражаться тирадами и нападать.

Он перевернулся на бок и уставился в коридор, на дверь ванной комнаты. Увидел выбивающуюся из-под двери полоску света. Салли сейчас там, подумал он. Салли, моя жена, на которой я женился много лет назад, когда был еще молод и полон мечтами.

Он внезапно зажмурил глаза и сжал руки в кулаки. Она снова навалилась на него. Та болезнь, которая делалась все неукротимее с каждым новым приступом. Болезнь отчаяния и несбывшихся надежд. Она уничтожала все. Она обволакивала горьким дымом все его попытки и начинания. Она лишала аппетита, мешала спать, уничтожала привязанность.

— Наверное, если бы у нас были дети… — пробормотал он и, не успев завершить фразу, уже знал, что причина вовсе не в этом.

Дети. Счастливо бы им жилось, когда бы они наблюдали, как их никуда не годный отец с каждым днем погружается все глубже в пучину лихорадочного самоанализа.

Ладненько, мучило его сознание, давай-ка взглянем в лицо фактам. Он стиснул зубы и попытался не думать ни о чем. Однако, словно идиот с тусклым взглядом, сознание повторяло те слова, какие он часто твердил сквозь сон не приносящими отдохновения, мучительными ночами.

Мне сорок лет. Я преподаю английский язык в колледже Форт. Некогда я надеялся стать писателем. Мне казалось, это прекрасное место, чтобы писать. Я буду вести занятия часть дня, а писать все оставшееся время. Салли и я познакомились в школе, а потом поженились. Я думал, все будет просто прекрасно. Я считал, что успех неизбежен. Восемнадцать лет назад.

Восемнадцать лет.

Чем, думал он, ты ознаменован прошествие почти двух десятилетий? Время казалось бесформенным комом провалившихся попыток; ночей, полных терзаний; тайн, ответов и откровений, постоянно ускользающих от него. Словно подвешенный кусок сыра, который приводит в неистовство обезумевшую крысу, выписывая крути у нее над головой.

И постепенно разрасталось чувство обиды. Уходили дни, а он наблюдал, как Салли покупает продукты и одежду, выплачивает арендную плату из его жалкого жалованья. Наблюдал, как она покупает новые занавески или покрывала для кресел, и каждый раз ощущал болезненный укол, потому что только удалялся от того, чтобы посвящать все свое время написанию романов. Каждый потраченный ею цент он воспринимал как удар по своим устремлениям.

Он заставлял себя думать об этом. Он заставлял себя верить, будто бы все, что ему требуется для создания шедевра, это время.

Но как-то раз раздраженный студент накричал на него: «Вы просто третьесортный писака, прикрывающийся своей преподавательской деятельностью!»

Он запомнил эти слова. О господи, как хорошо он запомнил тот момент. Помнил холодную боль, пронзившую его, когда слова ударили его в голову. Помнил дрожь и безрассудство, звеневшие в его голосе.

Он поставил студенту неуд за семестр, несмотря на хорошие оценки. Разразился порядочный скандал. Отец студента приехал в колледж. Все они предстали перед доктором Рэмси, главой отделения английского языка.

Это он тоже помнил, та сцена даже могла заслонить собой все прочие воспоминания. Он, сидящий по одну сторону стола для совещаний, напротив разъяренных отца и сына. Доктор Рэмси, поглаживающий бороду, пока ему не начато казаться, будто он что-то бросает в него. «Что ж, — сказал тогда Рэмси, — посмотрим, сможем ли мы разобраться в этом деле».