Сумасшедшая одержимость

Прошлым вечером он оттрахал меня, прижав к моей же двери, после того, как довез до дома. Это было очень горячо, быстро и грубо. А потом он меня поцеловал. Он целовал меня так долго, что мозг превратился в пюре, ноги в желе, а сердце в пепел. А потом оставил меня запыхавшейся и думающей о нем абсолютно неприличное количество времени.

И вот теперь от одного только зрительного контакта под моей кожей горел огонь, а все особенные вещи, которые я могла бы сказать, застряли в горле.

«Да что со мной происходит?»

Когда он оставил меня стоять в коридоре, не сказав ни слова, словно я была надоедливой соседкой, с которой никто не хотел сталкиваться, у меня вырвался вздох облегчения.

Я даже не знала, что сказала бы, если бы он не ушел.

В груди горело тяжелое, нестабильное и всепоглощающее чувство.

Оно было слишком похоже на панику.

Следующие пять дней я проводила часы, брея ноги, смотря телевизор, крася ногти, в общем, делая что угодно, чтобы быстрее наступило девять вечера. Потому что тогда приходил он. Он игнорировал меня днем в коридоре, но когда заходило солнце, я превращалась в единственную женщину на планете.

У Кристиана был определенный порядок действий.

И я как одержимая наблюдала за ним.

Сначала он снимал часы, расстегивая их и кладя на комод. Дальше – запонки. Он клал их сбоку от «Ролексов», примерно в трех сантиметрах справа. Больше всего я любила галстук – не сводя глаз с меня, Кристиан ослаблял узел и снимал с шеи.

Потом принимался за пуговицы рубашки, сначала на рукавах, затем на воротнике. Оставлял ее расстегнутой, пока снимал ремень, который аккуратно скручивал. Если честно, это была единственная прелюдия, в которой я нуждалась. Следующими он снимал ботинки и аккуратно ставил их рядом. А потом раздевался, вешая одежду на спинку моего дивана.

Всего неделю назад я бы посмеялась над ним. Но теперь это казалось мне таким сексуальным, что я сидела на краю кровати специально, чтобы наблюдать за ним.

Сексом мы занимались наоборот.

Никогда не начинали с поцелуев.

Но всегда ими заканчивали.

Как только он раздевался, я подходила к нему. Он зарывался рукой в мои волосы, пока я оставляла дорожку поцелуев от его груди до живота и ниже, а затем брала его в рот.

Я была всего лишь еще одной желающей.

Но он всегда отвечал взаимностью.

Когда я доводила его до точки, он шипел какое-то грубое русское слово, за волосы отрывал от себя и отводил обратно на кровать.

Предвкушение пружиной сжималось внутри меня, когда я падала спиной на простыни. Он начинал медленно, стягивая с меня маленькие кружевные трусики, которые я всегда для него надевала. Прижимался лицом промеж моих ног, крепко держа бедра, словно это было тем, чего он всегда хотел, и теперь боялся, что у него это отнимут. Он не останавливался до тех пор, пока я не впивалась ногтями в его руки, дрожа от разрядки.

Первой ночью он надел презерватив, но на следующую довел меня до такой отчаянной разгоряченной стадии, что мне захотелось почувствовать его в себе, что я умоляла о «хотя бы кончике». Кончик стал парой сантиметров, а потом мы уже вовсю трахались.

Ему нравилось брать меня сзади, иногда на четвереньках, иногда на коленях и прижавшись к нему спиной, с его руками на моей груди. Мне нравилось все и сразу, но он был прав, моей любимой оставалась миссионерская поза. Когда он опирался руками о кровать по обе стороны от меня и его пресс напрягался с каждым толчком, а огонь в глазах отражался в моих.

Пытаясь быть хоть отчасти ответственной, я больше не просила его кончить в меня. Он всегда вытаскивал член и каждый раз кончал на новый участок моего тела. Потом какое-то время мы просто дышали, обдавая кожу друг друга облачками горячего воздуха. Все еще тяжело дыша, он целовал меня, быстро и нежно, прежде чем отвести в ванную и включить душ.

Он смывал сперму с моего тела, а потом мыл мои волосы. Я никогда в жизни не тратила на них столько шампуня и знала, что мой парикмахер меня совершенно точно убьет, но если бы она хоть раз почувствовала пальцы этого мужчины в своих волосах, то поняла бы меня.

Когда с этим было покончено, он целовал меня под струями воды, пока я, тяжело дыша, не начинала снова умолять его трахнуть меня.

Но он никогда не слушался.

Я знала, что он этого хотел. Он был возбужден и мучительно стонал, когда я обхватывала его рукой, но лишь замедлял поцелуй и отходил от меня.

Мне нравилось, когда ему звонили, потому что тогда он задерживался. Сидел на диване в моей комнате и разговаривал по-русски, наблюдая, как я расчесываю волосы, натираю кожу лосьоном и надеваю что-нибудь обтягивающее, смертельно желая, чтобы он сдался и сорвал все с меня. Жар его взгляда следовал за каждым моим движением, отчего моя кожа становилась гиперчувствительной. Стоило ему закончить разговор, как он уходил, а я с нетерпением ждала его возвращения.

В моем личном пространстве не было мужчины со времен Антонио, да и тот никогда не мыл мне голову, не опускался между моих ног и вполовину не смотрел на меня так страстно, что я сгорала в огне.

Ко всему этому можно было привыкнуть.