Султан Юсуф и его крестоносцы

— Ассасины! Ассасины! — так и завыл вокруг него ветер.

Глава 9 О бурях: на море и суше

— Ассасины! Ассасины! — завыл ветер со всех сторон.

Он подхватил меня и понес в бездну. Спасением я был обязан рыцарю Джону Фитц-Рауфу. Он схватил меня за плечо и не дал улететь в море, подобно невесомому перу.

— Очнись, Дауд! — заорал он мне в самое ухо, перекрывая вой бури. — Мы уже в аду!

Я вскочил на ноги и тут же повалился на палубу. Страшная буря швырнула корабль в разверзнутую дьявольскую пасть. Из пасти вырвалось шипение, и всех нас накрыло волной. Влекомый движением холодной воды, я прокатился по палубе и больно ударился обо что-то головой. Но вместо того, чтобы потерять сознание, я, напротив, окончательно пришел в себя.

Некогда было удивляться, как это я умудрился сам заснуть во время своего рассказа. Вскочив на ноги, я лихорадочно огляделся вокруг. Ничего не было, кроме сумрака и страшного рева. Однако ночь то ли еще не наступила, то ли уже кончалась, и можно было различить то, что было чернее или же светлее тяжких, как могильная насыпь, небес и вздымавшихся волн.

Оказалось, что берег близок. Но радоваться было рано. Темные береговые изломы были окантованы трепещущими белыми кружевами: там вода кипела на острых камнях, там буря могла порубить и перемолоть нас на мелкие кусочки и потом угостить чаек отменной трапезой. Оставалось только уповать на милость Господа, на то, что Бог и вправду желает нашей встречи с королем Ричардом.

Мне было необходимо не только выжить, но и не потерять свой разборный самострел, на который я уповал, пожалуй, не меньше, чем на милость Всевышнего. Закрепить на себе свой заплечный мешок так, чтобы он не болтался и не соскочил, если придется прыгать в воду и плыть, было делом нелегким. Пришлось встать на четвереньки и подтягивать узлы. Дважды меня прокатывало кубарем от борта до борта.

Греки, тем временем, уже отвязывали лодку, а Камбала, обычно говоривший почти шепотом, сумел перекричать бурю.

— Руби мачту! Руби мачту! — вопил он.

И вот вдвоем с самим рыцарем Джоном они превратились в морских лесорубов. Альдо орудовал невесть откуда взявшимся топором, а Джон Фитц-Рауф не пожалел своего меча. Впрочем, он держал в руках не свой родовой меч, а тот, что получил от иноверцев, поэтому для него это оружие немногим отличалось от топора или кухонного ножа.

Я вдруг ощутил необычную тревогу — вовсе не за свою жизнь и вовсе не за успех нашего похода. Вокруг бушевала буря, все кувыркалось, мир переворачивался вверх дном, и посреди этого светопреставления дурное предчувствие тихо затлело, будто последний уголек караванного костра в безветренной ночи, будто глаз шакала, пристально наблюдающего за мной из придорожных кустов.

Чем-то мне вдруг не понравились греки. Многие из них куда-то пропали. Трое сгрудилось у лестницы, что вела с верхней палубы в нижние помещения. Но вот «пропавшие» стали быстро друг за другом выбираться наверх, и все они зароились, как пчелы вокруг своей матки — и тогда я прозрел, и сердце едва не выскочило у меня из груди.

— Джон! — заорал я, срывая горло. — Бей их!

Я не ошибся.

В тот же самый миг двое греков бросились с мечами на рыцаря Джона. Он стоял к ним спиной и продолжал неистово рубить мачту — так рубить, как некогда рубил своих врагов. Даже если бы я прыгнул с кормы, как кузнечик, то все равно бы не сумел помочь ему — расстояние было слишком большим. Он, верно, потерял бы жизнь ни за дирхем, если бы его не успел загородить рыцарь Вильям Лонгхед. Видно, он тоже почуял неладное и уже держал свой меч наготове. Бросившись наперерез грекам, он отбилил их дружные удары. Тут же корабль мотнуло, и нападавшие заскользили прочь.

Камбала не боялся бурь, зато вид обнаженных мечей явно угнетал его. Видя, что возникла новая опасность, пострашнее бури, он оставил в мачте топор и юркнул в какой-то темный уголок. А рыцарь Джон, слишком увлекшись, нанес еще пару ударов по бездушному столпу и только после этого повернул свой меч против теплокровных врагов.