Султан Юсуф и его крестоносцы

— Что-то отдает в правом боку… но ведь не я виноват, что ее забрали из монастыря. — И вдруг глаза у него потеплели, и он, словно прозрев, с радостью заметил: — А разве то, что мой родич попал в ваши руки, не подтверждает мою правоту?!

Тут сама собой дошла очередь и до благородных рыцарей, что, как стая голодных волков, сидели в лесу против «овчарни».

— У них нет иного выхода, как только прийти в ваш дом с оружием в руках, — сказал я хозяину. — Вы должны войти в их положение. В том, что все они — господа благородного происхождения, вы легко убедитесь, посмотрев на их лица и понаблюдав за их манерами.

Дьердь Фаркаши взмахнул руками, как старый петух крыльями.

— Я верю вам! — воскликнул он. — Я предоставлю господам дворянам лучшие покои, какие имею!

Вскоре господам рыцарям была предоставлена возможность показать свои благородные манеры за столом. Они молча насыщались, держа позаимствованные мечи у себя на коленях, и их невероятная прожорливость служила подтверждением моих россказней. Рыцарь Джон постановил не пить вино, и все подчинились, прекрасно понимая, что, каким бы радушным ни казался хозяин дома, терять бдительность нельзя. Постели, как и ужин, были прекрасны, мягки и чисты, поэтому был брошен жребий, кому и в какой очереди стоять на страже. Ведь благоразумные и трезвые рыцари понимали также, что уснут в такой роскоши, как убитые, и способны проспать не только любую опасность, но само светопреставление.

Мне, как младшему, досталась отдельная маленькая комната с окошком, впрочем достаточным, чтобы в него в случае чего протиснуться. Сон долго не шел ко мне и неспроста. Чутье не обмануло меня. Глубокой ночью раздался тихий стук. Я подошел к двери и, не спрашивая, кто пожаловал в гости, отодвинул засов, другой рукой сжимая кинжал, хотя и будучи уверен, что он не понадобится.

Когда я приоткрыл дверь, мне в лицо пахнул густой запах женщины.

— Благородный мессир! — донесся шепот невольной монахини Катарины.

Для меня она была довольно крупна, но главное препятствие заключалось не в этом.

— Сударыня, на вас, как я вижу, нелегко найти запор, — ответил я по-франкски, замечая, что от железного котелка она уже избавилась и, похоже, не только от него, но и от своих печальных монашеских одеяний.

— Разве я могла оставаться в долгу перед своим спасителем? — сладостно проворковала племянница хозяина.

Плоть моя встрепенулась, но я взнуздал ее, ведь слишком зыбка была наша удача, слишком зыбка.

— Сударыня, я не слишком суеверен и не страшусь примет, — любезным тоном отвечал я, не пуская Катарину на порог, — но нынешнюю ночь я хочу целиком посвятить благодарственным молитвам. И вам советую последовать моему примеру.

Послышалось недовольное сопение, потом — какое-то венгерское слово, наверно ругательство, и наконец я услышал самую искреннюю мольбу Катарины, вознесенную ею на франкском наречии:

— Господи, пошли же наконец в наши дикие места хоть одного благородного рыцаря!

Хорошо, что ее не слышали «рыцари султана Юсуфа». Хорошо было и то, что сама Катарина еще не знала, каких гостей послал Всевышний ее дяде.

Глава 11 О пределах милосердия и беспредельности гордыни

На другой день благородные манеры господ рыцарей, которые я так расхваливал Дьердю Фаркаши, расцвели во всей своей красе. Вечером он устроил пир в честь удивительных гостей и своей невероятной победы над алчным родичем, носившим какие-то очень сложное имя. Хозяин называл родича просто «Бошо». Поражение сломило «медведя Бошо», и он, пусть временно, но стал очень сговорчив. По этой причине хозяин расщедрился еще больше. Он приодел господ рыцарей и для каждого нашел в подарок дорогой пояс. Рыцари произносили на пиру цветистые тосты за благополучие его рода и дома; Дьердь Фаркаши весь сиял от удовольствия и гордо посматривал на своего родича, также приглашенного на пиршество и посаженного на вполне почетное место, по левую руку хозяина (по правую, разумеется, удостоился сидеть рыцарь Джон Фитц-Рауф). А когда Эсташ де Маншикур взял в руки виолу и исполнил для хозяина сочиненную в его честь сирвенту, тот как будто в единый миг захмелел и пустил ярко заблестевшую на его щеке слезу.