Сулла

В целом поведение азиатских городов перед лицом войск понтийского царя было очень разным – от тех, кто полностью перешел на сторону Митридата (число таких городов было невелико), до тех, кто любой ценой отстаивал интересы римского дела и не боялся вооруженной конфронтации с Митридатом (их тоже было относительно немного). [901]Типичным же поведением для городов Азии в это время было сохранение лояльности римлянам, предоставление им убежища после поражения – и переход на сторону Митридата при приближении понтийской армии с показной демонстрацией преданности новому господину. [902]

Но потеря территорий на Востоке была еще не самым страшным. Худшее для потомков Ромула было впереди – в Эфесе царь издал приказ об уничтожении римлян, италийцев [903]и их рабов – «бесцельный акт слепой зверской мести», по выражению Теодора Моммзена. [904]Имущество убитых предписывалось разделить на две части, одну из которых следовало передать в царскую казну, другую оставить местным властям, коим исполнение приказа и поручалось. Укрывательство или погребение римлян каралось смертью.

Античные авторы с жуткими подробностями описывают начавшуюся расправу – как тех, кто обнимал статуи богов, оттаскивали прочь и предавали смерти, как топили тех, кто пытался спастись вплавь, как убивали даже в храмах, как не щадили жен и детей римлян и италийцев и т. д. Погибло будто бы от 80 до 150 тысяч человек. [905]В этом еще в древности видели проявление ненависти жителей Азии к римлянам (Аппиан. Митридатика. 22. 91). Однако далеко не везде приказ царя выполнялся с надлежащим рвением: если в Эфесе, Пергаме, Кавне, Траллах, Адрамиттии несчастных римлян и италийцев убивали без всякой жалости, то в Смирне, Магнесии, на Косе репрессий не было. Иногда римляне всего лишь меняли тогу на греческий гиматий, и одно это спасало их от гибели. Уцелел даже консуляр-изгнанник Публий Рутилий Руф, просто перебравшийся в Смирну, где его соотечественников не трогали. И никаких наказаний за такой откровенный саботаж царского распоряжения не последовало. [906]Может, античные авторы преувеличили строгость приказа Митридата, а может, строгость эта смягчалась необязательностью в его исполнении. А уж что в источниках явно завышено, так это число убитых. [907]Однако в любом случае погибла не одна тысяча римлян, и этого было достаточно, чтобы вызвать ярость в Риме. Кровопролитие сделало невозможным примирение не столько между Митридатом и римлянами, сколько между местным населением и их прежними господами. [908]

Тем временем пламя войны перекинулось и в Балканскую Грецию. В то время в Афинах жил некий Афинион, сын египетской рабыни и философа-перипатетика, тоже Афиниона. После смерти отца он завладел наследством, незаконно вписал себя в списки граждан и стал полноправным афинским гражданином. Затем он был учителем-софистом в Мессении и Фессалии, скопил на этом деле немалое состояние и вернулся в Афины. К этому времени молва об успехах Митридата в борьбе с римлянами достигла Афин, «ощущение пьянящей свободы перенеслось весной 88 года с арены событий на греческий материк» [909]– и Афинион был отправлен к царю с посольством. Там ему удалось войти к Евпатору в доверие (несомненно, понтийский царь понял истинную цену этого человека, но счел полезным поддержать его в данный момент). В своих письмах к согражданам Афинион похвалялся своим влиянием на Митридата, сулил щедрые дары от него и городу в целом, и отдельным гражданам, обещал избавление от римских податей и восстановление демократии.

Афиняне клюнули на эту приманку. Когда Афинион возвращался в родной город, за ним были высланы боевые корабли с серебряным паланкином. «Навстречу ему высыпал почти весь город, сбежалось множество зевак, дивясь небывалому повороту фортуны: выскочка Афинион в философском своем плаще, даже издали не видавший пурпура, теперь въезжает в Афины в паланкине с серебряными ножками и пурпурными покрывалами – даже из римлян никто так не роскошествовал над Аттикой! Поглазеть на это сбежались мужчины, женщины и дети; они возлагали на Митридата небывалые упования» (Афиней. V. 213с).