Суер-Выер. Пергамент

Старпом – гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман Кацман подал прошение об отставке подавать.

– В чём дело, Кацман? – спросил капитан. – Сейчас не время шуток, я бы сказал: кощунственных!

– Подаю, что могу, – отвечал лоцман. – Кстати, этот человек богаче меня. При наличии деревянной, вырезанной, скорей всего, из жимолости, руки, у него имеется и две других: левая и правая.

Наш деревянный нищий действительно, отложив в сторону резьбу по дереву, свободно философствовал двумя другими руками, пересчитывая подаяние.

– Что же получается, голубчик? – сказал старпом. – Вы нас обманули? Надули? У вас две живых руки, а вы нам подсунули деревянную!

– Зато смотрите, какая резьба! – воскликнул нищий. – Сейчас уже так никто не режет! Кроме того, я не подсовывал, я только показал вам деревянную руку и попросил подаяние. Вернуть гривенник?

– Милостыня есть милостыня, – сказал Пахомыч. – В конце концов, ваша третья рука всего лишь деревянная.

Дружески попрощавшись с троеруким, мы двинулись дальше и скоро подошли к человеку, который сидел в пыли и посыпал пеплом главу свою.

– Подайте на пепел! – приговаривал он.

– А что, у вас мало пеплу? – спросил старпом.

– Кончается. Я, конечно, как посыплю, потом собираю, но ветер развеивает, и расходы пепла имеются.

Старпом подал гривенник.

Суер целковый.

Я подал подаяние.

Лоцман подал прошение о помиловании.

Пеплоголовый прочёл прошение лоцмана, достал из кармана синий карандаш и одним взмахом написал поперёк:

ОТКАЗАТЬ!

Распрощавшись хоть и с пеплоголовым, но находчивым в смысле лоцмана нищим, мы направились дальше.

Довольно скоро из кустов конкордия послышался тоскливый призыв:

– Подайте нищему духом!

Раздвинув хрупкие ветви, мы увидели человека, на вид совершенно нищего духом. У него были полые глаза, сутулые веки,

присутствующее в дальних странах

выражение лица, грубые ступни кожаных полуботинок,

вялые квадраты клеток на ковбойке,

локти, две родинки,

медаль.

– Ну, может, у вас есть хоть немножечко духа? – спрашивал Суер.

– Нету ни хрена, – отвечал нищий, – вы уж подайте милостыню.

– А как же вы живёте с духом-то с таким?

– Мучаюсь ужасно. Главное, что я не только нищий, я ещё и падший. Падший духом, понимаете? И так-то духу нет, а он ещё и падает!

Старпом подал гривенник.

Суер целковый.

Я, как обычно, – подаяние.

Лоцман подал руку.

– Это ещё что такое? – спросил нищий духом, увидев руку лоцмана.

– Моя рука, друг, – отвечал Кацман. – Вот что поднимет ваш дух сильнее злата!

– Вы думаете? – засомневался нищий духом, рассматривая лоцманскую хиромантию.

– Да вы пожмите её.

Нищий духом осторожно взял лоцманскую ладонь и пожал бугры Венеры и Мантильский крест, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Ну как? – спрашивал лоцман. – Маленько поднимает?

– Да вроде нет, – отвечал нищий духом.

– Ну тогда и хрен с тобой, дружище. Если уж моя рука бессильна – никакие червонцы не помогут.

Мы приблизились к человеку, который монотонно топтал одну фразу:

– Подайте беженцу! Подайте беженцу!

Вид у него был загнанный, как у борзой и зайца. Не успели мы подойти – он вскочил, затряс руками и плечьми и, эдак дёргаясь, кинулся стремглав бежать с криком: «Отстань! Отстань, проклятый!» Пробежав круг с двести ярдов, он пал на землю.

– Подайте беженцу! – задыхался он.

– От чего вы бежите, друг? – доброжелательно спросил Суер-Выер.

– Я бегу от самого себя, сэр, – отвечал нищий, обливаясь потом.

– И давно?

– Всю жизнь. И никак не могу убежать. Этот противный «я сам» всё время меня догоняет. Да вы поглядите.

Он снова вскочил с места и закричал самому себе: «Отстань! Отстань, мерзавец!» – и рванул с места так, что песок брызнул из-под копыт.

Пробежав двести ярдов, он вернулся обратно и рухнул на песок.

– Вы видели, сэр? Видели? Мне удалось обогнать самого себя на тридцать восьмом скаку, но на семьдесят девятом эта сволочь снова меня догнала! Подайте, сэр, беженцу от самого себя.

Суер подал целковый.

Старпом – гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман подал пример достойного поведения в обществе.

Очевидно наглядевшись на лоцмана, несчастный беженец снова вскочил и на этот раз взял старт с большой ловкостью. Это был настоящий рывок рвача.

И вдруг мы с изумлением увидели, как наш беженец выскочил из самого себя, обогнал вначале на полкорпуса, на корпус, оторвался и, всё более и более набирая скорость, ушёл вперёд, вперёд, вперед…

– Не догонишь, гад! – орал тот, что убежал от самого себя, а тот, от которого убежали, орал вслед:

– Врёшь, не уйдёшь!

Глава LXIX. Я сам

Все мы были жестоко потрясены этой фатальной картиной бегства от самого себя и из самого себя.

Тот, что вырвался, скрылся где-то за скалою, а ПОКИНУТЫЙ САМ СОБОЮ жалобно бежал, бежал, вдруг споткнулся, бедняга, упал, вскочил, заскулил, снова хлопнулся на землю замертво.

– Жив ли он?! О Боже! – вскричал старпом, и мы кинулись на помощь, стали зачем-то поднимать. Я давно примечаю в людях этот сердобольный идиотизм: немедленно поднимать упавшего, не разобравшись, в чём дело. Так и мы стали поднимать ПОКИНУТОГО САМИМ СОБОЮ, который, как ни странно, был вполне жив.

Он рыдал, размазывая по лицу пыльные реальные слёзы.