Суер-Выер и много чего ещё

— Какое счастье! — кричал он. — Теперь я юнга! Я всю жизнь об этом мечтал! Быть юнгой на таком великом корабле, как «Лавр Георгиевич», под водительством сэра Суера-Выера! Гениальная судьба для молодого человека! НЕЧТО породило юнгу! Пусть оно и дальше порождает юнг, кассиров, трактористов и парикмахеров. Впрочем, вы немного ошиблись, капитан. Меня породило не НЕЧТО. Мою маму зовут Гортензия, а вот папа… действительно неизвестен. Не знаю, где папа, не знаю. Может быть, и найдётся на островах Великого Океана!

— Госпожа Гортензия говорила, что вы на острове цветущих младенцев, а мы обрели вас совсем в другом месте.

— Вы знаете, — сказал юнга, — эти цветущие младенцы обрыдли мне до невозможности! Толстощёкие и круглопузые, вечно они ссорятся из-за трёхколёсных велосипедов, я и перебрался в другое место. К тому же я был там самым худосочным и слабеньким. Они все обжираются самым бессовестным образом, едят всё подряд — и колбасу, и сардельки, курятину и сыр пошехонский, а мне всё капуста отварная, овсянка да овсянка — аллергия, сэр, диатез.

— Странно даже, что у такой могучей мамаши столь худосочное дитя, — заметил Суер.

— Вы имеете в виду шесть грудей? — засмеялся мальчик. — Ну и что? Ведь в них содержится только смысл, а вовсе не здоровье.

— Какой же смысл?

— Ну, в данном случае:

РАЗУМ,

ДОБРОДЕТЕЛЬ,

ВЕЗЕНИЕ,

ПРЕДВИДЕНИЕ,

ОСТОРОЖНОСТЬ и, к сожалению,

ТРУСОСТЬ.

Увы, последняя, шестая грудь немного меня разочаровала, да ещё эти цветущие младенцы здорово напугали своими игрушками и криком, а так, в остальном, я в порядке.

— Странно, — сказал капитан. — Какие необычные качества. А где же ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ?

— У меня их нету, — просто ответил юнга. — К тому же вовсе не у всех они встречаются. Большинство вскормлены двугрудыми мамашами, так что в каждом человеке есть всего два качества — у всех разные, но всего два. Не буду называть имён, но и здесь, у вас на борту, я наблюдаю людей, в которых соединяются порой самые разные и странные качества:

в одном — ЖАДНОСТЬ И ЛЮБОПЫТСТВО,

в другом — БЕДНОСТЬ И ПОРОК,

в третьем — ГЛУПОСТЬ И ВОЗВЫШЕННОСТЬ ДУШИ,

в четвёртом — ЛЮБОВЬ И МЕЛОЧНОСТЬ,

в пятом — ПРОЦВЕТАНИЕ И КРЮК.

— Гм, гм, гм, — прервал капитан. — Крюк?

— Именно крюк.

— Но крюк — это не качество, это предмет.

— Предмет? Какой предмет?

— Вы что, никогда не видели крюк?

— Не видел, только чувствовал в других.

— Боцман, покажите юнге крюк.

— Извините, сэр, — подскочил Чугайло, — какой крюк?

— Всё равно… какой-нибудь крюк, да и подцепите на него что-нибудь.

— Чем подцепить, сэр?

— Чёрт вас побери, чем угодно, лебёдкой, краном, провались пропадом!

Боцман заскакал по палубе, двигая подзатыльниками направо и налево:

— Живо! — орал он. — Тащите сюда крюк! Шевелись, скотина! Матросы забегали по судну в поисках крюка. Найти им, кажется, никакого крюка не удавалось.

— Извините, сэр! — задыхаясь, крикнул боцман. — Крюка нету!

— Как это нету?

— Нигде нету, сэр!

Тут боцман подскочил к матросу Вампирову и врезал ему по зубам:

— Где крюк, сука?

— Да не брал я, не брал!

— А кто брал? Говори!

— Не скажу, — процедил Вампиров.

Боцман уж и скакал, и орал, и дрался, сулился рублем — матрос молчал.

— Пытать его! — орал боцман. — Тащите скуловорот!

— Пусть кэп прикажет, — сказал наконец матрос. — Тогда скажу.

— Говорите, матрос, — приказал Суер-Выер. — Кто взял крюк?

— Извините, сэр, но это вы взяли.

— Я? — изумился капитан. — Когда?

— Две вахты назад, сэр. Я как раз драил рынду, когда вы выскочили из каюты с криком: «Я вижу истину!» Схватили крюк, привязали его на верёвку и стали шарить в волнах океана и сильно ругались.

— Не может быть, — сказал Суер. — Я ругался?

— Сильно ругались, сэр! «Никак не подцепляется, зараза!» — вот вы что говорили. А я ещё вас спросил, что вы подцепляете, а вы и сказали: «Да истину эту, ети её мать!» Так и сказали, сэр!

Сэр Суер-Выер мрачно прошёлся по палубе.

— Все по вахтам! — приказал он.

Грознее тучи ходил капитан, и я не знаю, чем бы кончилось дело с этим крюком, если б вперёдсмотрящий Ящиков не крикнул вдруг:

— Земля!

Глава LVII

Название и форма

Две крутобёдрые скалы выросли вдруг перед нами из кромешных пучин.

Валунный перешеек объединял их в одно целое, но волны, набегая, то и дело разъединяли их. То соединят, то разъединят, то соединят, то разъединят…

— Какой-то остров соединений и разъединений, — хмыкнул Хренов. — Всё это напоминает мне простую коно…

— Хватит, Хренов, — резко прервал капитан. — Никого не интересует, что это вам напоминает. А если потомкам будет любопытно, что именно мичман Хренов называет «простой коно…», пусть сами догадываются.

Пристать к этому острову, состоящему из двух скал, было невозможно. Разбиваясь о каменные подошвы, волны рокотали как-то особенно, и казалось, что они толкуют о чём-то, бормочут и разговаривают.

Наш корабельный священник Фалл Фаллыч, которого матросы по простоте душевной называли чаще Пал Палычем, умиленно вслушивался в смысл гортанной морской речи.