Суер-Выер и много чего ещё

Подошедший к костру как-то по-своему меня понял, придвинулся к огню поближе. Это мне не понравилось. Навязчивый очень к ночи. Никакого доверия и дружбы не вызывал этот сумеречный, худощавый, как тень, человек. Что бродит он по чужим кострам?

— У вас тоже хороший нож, — сказал он, кивнув на мою финку, облепленную чешуёй подлещиков, которая валялась у костра.

— Да это так… финка, — ответил я, намекая, что у моего товарища ножичек похлестче. Вот только что же он с ним сделал? Почему ищет?

Может, он его метал? Куда метал? В дерево? Зачем? Совсем дурак? Возможно.

Нет, мне не хотелось, чтоб товарищ мой был таким дураком, который мечет ножи в деревья. Может быть, он мечет его в рыбину, вышедшую на поверхность? В жереха? А ножик на верёвочке?

Неплохо. Редкость, во всяком случае, — товарищ, который мечет нож в жереха, вышедшего на поверхность реки! Такой мне по нраву.

— Финка… у меня тоже когда-то была… — сказал сумеречный человек и взял в руки мою финку, пощупал лезвие подушечкой большого пальца. — Вострая…

— Положь на место.

— Что ж, и потрогать нельзя?

— Нельзя… Это нож… моего товарища.

Товарищ мой мифический, кажется, обрастал ножами. Один он метал в жереха, второй — валялся у костра.

— У него что ж — два ножа?

— Больше, — ответил я. — Я точно не считал. А у вас есть нож?

— Отобрали, — махнул он рукой.

— Отобрали?

— Когда брали — тогда и отобрали… а нового не успел завести…

Вот так. Его, оказывается, брали. Я это сразу почувствовал. Сумеречный человек молча смотрел в огонь. Кажется, вспоминал задумчиво о том славном времени, когда у него ещё не отобрали нож. Интересно, что он делал этим ножом? Похоже — ничего весёлого. Разговор о ножах мне нравился всё меньше и меньше.

— А зачем товарищу-то вашему столько ножей?

— Андрюхе-то? — переспросил я.

Мне казалось, что «товарищу моему» пора получить какое-то имя. И оно возникло легко и просто: Андрюха. Рыжий, большой, даже огромный Андрюха, немного лысоватый. Метнул нож в жереха, да не попал. Нож хоть и на верёвочке, а утонул, и вот теперь Андрюха ныряет посреди реки, ищет нож. Мне ясно было видно, как ныряет огромный Андрюха посреди тихой реки, шарит по дну пальцами.

— Что ж он делает с ножами-то? — отчего-то хихикнул сумеречный. — Солит, что ли?

— Мечет, — лаконично ответил я. И всё-таки добавил, пояснил: — В жереха!

Человек, у которого отобрали нож, задумался, вполне напряжённо размышляя, каким образом Андрюха может метать нож в жереха. Работа эта проходила с трудом, и я, чтоб поддержать усилия, добавил:

— Он у нас… вообще… ножевик.

Это слово особой ясности не внесло, и я отошёл немного от костра и покричал в сторону реки:

— Андрюха-а-а… Андрюха-а-а…

С берега никто не ответил. Голоса женщин или чаек давно уже там утихли.

— Как бы не утоп… — пробормотал я себе под нос.

— Да не утопнет, — успокоил меня человек, лишённый ножа, — сейчас подойдёт.

— Пора уж, — ворчал я на Андрюху. — Уха готова… ладно, пускай пока поостынет.

Я снял с огня котелок, отставил в сторону. Пар от ухи не стал смешиваться с дымом костра, встал над котелком отдельным пенным столбом. Человек сумеречный к ухе не придвигался, но сидел прочно, поджидая, как видно, Андрюху.

— Ладно, — сказал я, — остывает… похлебаем, пока нет Андрюхи. А ему оставим.

Я протянул ложку сумеречному:

— Ну, давай, пробуй.

— Да уж дождись товарища-то, — сказал он, встал и быстро пошёл от костра в сторону деревни.

— Эй, да погоди ты, постой. Попробуй ухи, тут на всех троих хватит…

— Да ладно, — не оглядываясь, махнул он рукой. — Чего мне уха?

Быстро надвигалась ночь, и фигура его пропадала, удаляясь от меня в поле. Скоро её уже не было видно.

Я хлебнул ухи, подсолил, поперчил. Потом отошёл немного от костра и снова крикнул туда, в сторону реки:

— Андрюха-а-а-а… Андрюха-а-а…

Совсем уже стемнело, когда я услышал издалека:

— Иду-у…

«Когда-то я скотину пас…»

Завёрнутая в крафт, натёртая крупной жёлтой солью, в рюкзаке моём лежала нельма.

Было жарко, и я часто развязывал рюкзак, принюхивался — жива ли?

Кроме нельмы, в рюкзак вполне вмещался небольшой корабельный штурвал. Нельма и штурвал да несколько этюдов — достойные приметы путешественника, возвращающегося домой из плаванья по северным озёрам.

Билет на поезд до дома был куплен заранее, оставалась ночь в чужом полупортовом городе. Денег не осталось. Я наскрёб мелочи, купил полбуханки хлеба и пошёл в инспекцию рыбоохраны. Рабочий день кончился, но в условленном месте мне припрятали ключ.

В инспекции было пыльно. В углу, как жучок, скрежетал репродуктор. Пристроившись под графиком отлова судака, я вынул из рюкзака штурвал.

Старой он был работы, шоколадного с зеленцой дуба и в медных заклёпках. Одна рукоятка обломалась, вероятно, от напряга капитана, и штурвал списали на берег. А я как раз стоял тогда на берегу и обогрел старого морехода.

Я ел хлеб и смотрел на штурвал. Пробовать нельму мне пока не полагалось. Я хотел привезти её в Москву и показать друзьям, которые в глаза не видывали нельм. Я заранее веселился, представляя нельму в кругу друзей, и сочинял стихи про штурвал.