Судьбы Серапионов

М. Л. Слонимский скончался в 1972 году, К. А. Федин — в 1977-м, Н. С. Тихонов — в 1979-м, В. Б. Шкловский — в 1984-м. Самый молодой из Серапионов, В. А. Каверин дожил до перестройки и успел сдать в набор написанную «в стол» на рубеже 1970-х годов книгу «Эпилог», в которой безжалостно рассказал об эволюции своих старых друзей. Однако увидеть книгу «Эпилог» Каверину не было дано — он умер в 1989 году до ее выхода в свет. Перемены, происходившие в стране, несомненно, окрыляли Каверина, но в обстановке всеобщей эйфории он, как кажется, не возвращался к попыткам издать книгу Лунца…

В 1981 году книга избранных сочинений Льва Лунца, подготовленная М. Вайнштейном, вышла по-русски в Израиле; в нее не вошли сценарии, рецензии, эссе и письма Лунца, а также воспоминания о нем.

В 1994 году эту книгу повторило небольшим тогда тиражом в две тысячи экземпляров петербургское издательство «Композитор» по инициативе композитора С. М. Слонимского (сына писателя М. Л. Слонимского) и с его предисловием «Воскресение из небытия», в котором израильская книжка неточно названа полным собранием сочинений Лунца. Это, первое на родине автора, издание его сочинений — несомненно благородный жест человека, сознающего мучительное бессилие своего отца и не ограничившегося попыткой их словесного оправдания («Михаил Слонимский был председателем комиссии по наследию Лунца, — пишет С. М. Слонимский в предисловии к книге Лунца. — В комиссию входили корифеи, более влиятельные, чем мой отец — Федин, Тихонов, Каверин. Но запрет был предрешен, особенно на рубеже 60–70-х годов»). В 2000 году в Петербурге появилось еще одно издание сочинений Лунца. Робкая надежда, что полное издание его сочинений впереди, сохраняется.

Вместо заключения

Серапионовские «сюжеты» поведали, а кому-то напомнили, о десятилетиях русской литературы XX века, литературы советской поры.

О двадцатых годах с их мифологической свободой культурной жизни (разве что на фоне сталинского режима). Тогда Серапионы начинали свой путь в литературе, а регламентация художественной жизни уже налаживалась, как и хваткая система печатного контроля…

О тридцатых — когда строилось сталинское государство и его министерство литературы, и при горячем одобрении масс всё в стране стало централизованным и подконтрольным. Волна жесточайшего террора хоть и пощадила Серапионов, но необратимо травмировала их психику.

О сороковых — с их бедствием Отечественной войны и беспощадными для культуры «постановлениями ЦК», с их откровенно погромными кампаниями, тянувшимися до марта 1953-го.

Наконец, о годах, породивших иллюзии возрождения, методично задушенные режимом…

Ощущение абсурдности того бытия столь отчетливо, что сегодня горбачевские перемены кажутся реализацией безальтернативного сценария. До перестройки дожил только один Серапион — Вениамин Каверин; остальные друг за другом (или — Брат за Братом), сходили в мир иной, понимая, что в стране так всё и останется навечно (может быть, кого-то из них это и не удручало)…

Серапионовские «сюжеты» дополнили беглые портреты Братьев и дорисовали картину их взаимоотношений.

Мы — разные! — гордо провозглашали Серапионы в пору зарождения Братства. Мы — одинаковые! (в том, что касается литературы и политики) — следовало признать большинству их на склоне лет. Время обкатало молодых и уверенных в себе. Но что бы потом Серапионам ни приходилось писать и говорить, они, в глубине души, происходившее в стране понимали давно (в застойную пору о лживости режима знало уже всё население — одни, большинство, к этому приспособились, другие пытались злу противостоять)…

Российская традиция (теперь кончившаяся) считать писателя — учителем жизни, по инерции все еще требовала от почтенных, да и попросту старых, Братьев неких поступков, а почти всем Серапионам к старости хотелось почета (заработанного и книгами, и заслугами перед Системой), душевного покоя — для себя, благополучия — для близких. И если с благополучием все было нормально, почет тоже казался обеспеченным, то с душевным покоем наблюдались определенные трудности…

Для старшего поколения, выросшего в советских условиях, те годы прочно связаны с молодостью — порой здоровья и сил; ностальгия миллионов не привыкших самостоятельно думать стариков понятна. Однако будущее принадлежит не им. Советский опыт забывается; это и хорошо и плохо. Плохо — потому что новое поколение, не заставшее СССР, теряет иммунитет к тому, что существовало совсем недавно. Есть счастливцы, которые толково учатся на чужих ошибках; у нас, похоже, не учатся и на собственных, обошедшихся ох как дорого. И это одна из самых тяжких проблем страны. Преподавание Закона Божия в гимназиях и народных училищах не спасло прежнюю Россию от краха, не спасет и теперь.