3 января 1931.
… В Москве я получила от Фоспа[1138] обещание дать мне квартиру в Камергерском переулке, не позднее апреля. Квартира будет из двух комнат, хотя всем прочим знаменитостям, как-то Сейфуллиной и Огневу, дают по пяти. Но и на том спасибо. — Была у Гронского[1139] (в «Известиях») и подала заявление об уходе из «Литературы» и переходе на плановую работу, о чем он доложил на пленуме ЦК. Мне еще ничего не ответили по этому поводу, но решение мое твердо и непоколебимо[1140]. Я не выношу давки ни в кино, ни в трамваях, ни в профессии, как человек с больным сердцем. Видишь, ты в Тверь, а я в дверь или совсем наоборот. Ты со службы[1141], а я на службу. Ты единоличник, а я коллективизируюсь. Твой перевод Сакса восхитителен, классичен![1142] Все мы от него в восторге и прочитали раз по двадцать, а Миля уже ставит. Передай Давиду[1143], что я ему тотчас же напишу, как только получу известие из Москвы, а это будет скоро. Эмме[1144] передай, что Миля сейчас поглощена ее Марком Твеном…
Я буду в марте в Дзорагэсе и напоминаю тебе, что жду тебя туда и Зощенко[1145] тоже. Сдружитесь. Попробуй с ним поцеловаться — никогда не забудешь… В Москве кормила осетриной трогательного Нельдихена[1146]. Люблю писателей, которые недоедают. Первый признак, что непохожи на Н. Никитина. Теперь Давидушка наверное будет переедать на почве места в Гизе[1147] и очень жалко его одухотворенный профиль.
3.