Судьбы Серапионов

6 февраля 1966 года.

Лиза дорогая!

Приветствую тебя сердечно. Маруся — тоже!

Получил твои воспоминания[1098] и прочел их, переносясь в давно прошедшие, замечательные времена. Какие горы времени отделяют нас от легких тбилисских дней! Они до сих пор живы в моей памяти. Ты воскресила уже несуществующий Тбилиси и милых людей, состарившихся вместе с нами. Я так и не знаю, живы ли они сейчас или их можно встретить только гуляя в Елисейских полях.

Я снова пережил наши прогулки, такие молодые и такие впечатляющие. Только вот насчет последнего вечера я что-то запамятовал. Я ведь, уговорившись о вечере, уехал перед этим в Ереван. В Ереване мне показали друзья-армяне газету, из которой узнал, что в Грузии — меньшевистское восстание, и что ни о каких вечерах не может быть и речи. Только вернувшись в Тбилиси я встретил кого-то из поэтов и, понятно, не затрагивал этой темы, но поэт сам сказал, что вечер состоялся. Он состоялся в день отмены осадного положения. Выступали грузинские поэты «Голубые роги»[1099] и пролетарские, среди них русские. «А вас, — сказал поэт, — заменил приглашенный духовой оркестр, который играл в перерыве. И все прошло хорошо».

Я обрадовался, что все так счастливо кончилось. По Военно-Грузинской дороге я ехал с прокурором Немчиновым и мы имели в пути разные приключения. Эту дорогу я описал в своей поэме — «Дорога». Там нашел место и встреченный нами мцыри на Загэсе.

Вообще было много всего и всякого, а в общем хорошего больше.

О Зощенке ты написала свободно и легко, жаль, что мало[1100].

Как ты живешь? Что делаешь?

Мы живем как-то в заботах, работах, хлопотах. Морозы заели. До 25 градусов они мне нравятся. 30 градусов — уже чересчур, свыше 30 — варварство и природное безобразие.

Сейчас провожу дни в городе, так как идет первая сессия Комитета по Ленинским премиям. Трудно и нудно — этот год сложный и непонятный…

Наши все здоровы, но холод им тоже не тетка… Говорят, в Ленинграде тоже сильные морозы и пронзительный ветер.

Спасибо тебе за поздравление. 1 февраля — доброе воспоминание[1101], но грустное. «Кому из нас последний день Лицея торжествовать придется одному?»[1102] Осталось нас пятеро — двое в Ленинграде, трое в Москве. Федин-бедняга возится с больными ногами, его лечат уколами, Веня[1103] как будто держится, но чуть постарел, я еще брожу, но завален делами и работами и изнемогаю. Держись, милая Лиза, нам надо держаться. Я не знаю, как Миша Слонимский. Одно время он был озабочен глазами?

Кругом только и слышишь, как стучат кости юбилеев — кому 60, кому 70, а кому и 80. Время ведет беспощадный счет на своих звонких счетах!

Когда соберемся на свой писательский съезд[1104], тут-то и увидим, как поредели наши ряды…

Надо трудиться и работать! Да здравствует новая Весна, которая не за горами! Да здравствует Жизнь! Да сгинут холод и тьма!

Привет всему семейству!

Помним и любим!

Будь здорова, благополучна и пиши пожалуйста!

Николай Тихонов.