Судьбы наших детей

— Я наблюдал, как писцы переписывают книги, впоследствии сгоревшие в Александрии. Кто поверит мне, кто купит копию, даже если я ее изготовлю? За кого меня примут, если я нагряну в Национальную библиотеку и заявлю, что хранящиеся у них исторические труды нуждаются в переработке? А сколько людей будут рваться затянуть петлю на моей шее, узнай они, что я видел, как они воровали, убивали или даже просто принимали ванну? В какой сумасшедший дом меня упрячут, если я предъявлю фотографию Джорджа Вашингтона, или Юлия Цезаря, или Иисуса Христа?

Я согласился: вероятно, он прав, но…

— Отчего, по-вашему, я прозябаю здесь, в этой дыре? Вы видели, какой фильм я показывал за десять центов? Десять центов — вот мой предел, потому что у меня не было денег купить кинопленку и сделать фильм так, как, я знаю, следовало бы. — От волнения у него заплетался язык. — Я это делаю, потому что у меня нет денег на самое необходимое для того, чтобы достать деньги, которые будут необходимы… — Он в сердцах наподдал ногой стул, и тот отлетел к противоположной стене. Стало ясно: появись я на день позже, компании «Филипс» крупно бы повезло. Да и для меня, может быть, все сложилось бы лучше.

Между прочим, хоть мне всегда твердили, что толку из меня никогда не выйдет, никто еще не упрекал меня в нежелании зашибить лишний доллар. Особенно если доллар сам плывет в руки. Я увидел перед собой богатство, шальные деньги, самые шальные и самые скорые в мире.

С минуту я так отчетливо ощущал себя на куче золота, что у меня дыхание сперло и голова пошла кругом.

— Майк, — сказал я, — давай-ка допьем пиво и сходим куда-нибудь, где можно выпить еще, а заодно и перекусить. Нам есть о чем потолковать.

Так мы и поступили.

Пиво превосходно развязывает язык, к тому же что-что, а уж ловко провести беседу я всегда умел, и, когда мы вышли из бара, у меня составилось вполне ясное представление о том, что у Майка на душе. А к тому времени, как устроились на ночлег за картонным экраном, мы уже стали компаньонами. Помнится, мы не скрепляли свой союз рукопожатием, но он остается в силе и по сей день.

Майк для меня — лучше всех, и, верится мне, я для него тоже. Встретились мы шесть лет назад, и всего лишь за год я навострился огибать углы там, где раньше лез напролом.

Через неделю после нашей первой встречи я с толстым портфелем в руках отправился автобусом в фешенебельный район Детройта — Гросс-Пойнт. Два дня спустя я вернулся оттуда на такси — с пустым портфелем, зато с полными карманами денег. Операция была несложной.

— Мистер Джонс (или Смит, или Браун), я из фотостудии «Аристократ. Личные и интимные портреты». Мы решили, что вам может понравиться вот эта фотография — на ней вы и… О нет, это всего-навсего пробный оттиск, негатив у нас в досье… Ну, если вы действительно заинтересованы, я опять загляну послезавтра с нашим досье… Я уверен, вы захотите приобрести нашу продукцию, мистер Джонс. Благодарю вас, мистер Джонс…

Нечистоплотно? Безусловно. Шантаж всегда нечистоплотен. Но будь у меня жена, семья и хорошая репутация, я бы довольствовался домашним ростбифом и думать забыл о ресторанной курочке под пикантным соусом, да к тому же с весьма сильным душком. Майку это претило куда больше, чем мне. Пришлось долго убеждать его, доказывая, что-де цель оправдывает средства и как бы там ни было, а этим людям ничего не стоит раскошелиться.

К тому же, если кто поднимет скандал, отдадим негативы бесплатно. Некоторые из снимков были весьма нескромными.

Итак, у нас появился капитал, небольшой, но для начала достаточный. Прежде чем сделать следующий шаг, нужно было кое-что серьезно обдумать. Многие зарабатывают на жизнь, убеждая миллионы покупателей, что, к примеру, мыло «Стико» — лучшее в мире. Наша задача была гораздо сложнее: во-первых, мы должны выпускать продукцию, пользующуюся спросом и прибыльную; во-вторых, мы должны убедить миллионы и миллионы людей, что наш «товар» не подделка и гарантирует полную достоверность. Как известно, любое суждение если на все лады достаточно долго и достаточно громко повторять его — для многих, а то и для большинства превращается в непогрешимую истину. Значит, необходимо придать рекламе международный размах. В расчете на скептиков, которые не доверяют даже самой изощренной рекламе, мы предусмотрели иную тактику. А поскольку другой возможности у нас явно не будет, надо было с первого же раза без промаха попасть в цель. Без аппарата Майка наш замысел был бы невыполним и все усилия тщетны.

Много воды пополам с потом утекло, прежде чем мы выработали — как считали тогда и считаем до сих пор — единственно реальный план. Мы изыскали единственно возможный путь воздействовать на умы человечества, не встречая отпора, — через сферу развлекательного искусства.

В обстановке строжайшей секретности, лишь продумав все до мелочей, мы приступили к делу.