Каково было удивление Чичерина, когда он узнал, что в палату к Лукину положили того бойца, что на носилках группа капитана несла. Вот ведь судьба — госпиталь, эвакуация, больше похожая на побег, долгий путь по лесам и болотам, прорыв через фронт. Весь путь без сознания. Бедняга Маврищев принял на себя все пули и осколки, что пробивали тонкую броню ганомага.
А потом в их палату принесли Абадиева. И Чичерин заплакал. От облегчения и радости. Жив, чертяка! Несмотря ни на что! На спине Умара не было живого места. Он, как и Маврищев, принял на себя, все что летело справа, закрывая маленького Мишу и Марию. Оба кстати целые и невредимые. Мишу в тыл увезли, в детский дом определили, а Маша как член группы теперь сиделкой у Лукина и своего «благоверного».
— Охо-хо…
Чичерин покосился на соседа по лавке. Никак горем своим делится начнет, и не ошибся.
- Намедни хотели ногу отнять, — вздохнул тот тяжко. — Не дал. Режьте, грю, мясо, а ногу не отымайте. Как же без ноги-то? А они мне — коли жить хочешь — терпи и хлоп ватку с эфиром под нос. Все, мыслю, прощевай нога.
- И что? — Юрий покосился на бедолагу. — Нога-то на месте.
Ранбольной конечно же приукрасил, как большинство ранбольных, что рассказывали о своих болячках. Операция была неделю назад, не меньше, иначе бы не ковылял бы так резво по аллее. И да, тема ранений самая популярная среди ранбольных. Но скоро сменится — и про тяжелые бои поведает, и про всякие случаи расскажет. Не первый такой собеседник, что хочет душевные терзания свои излить.
Чичерин слушал болтовню ранбольных спокойно. Терпеливо внимая гореизлияния. Еще на курсах их учили — говорят по собственной воле, не прерывайте, слушайте внимательно, запоминайте, сопоставляйте факты, анализируйте. Сочувствуйте, соглашайтесь. Надо что-то узнать конкретнее — задавайте наводящие вопросы. Подталкивайте к нужной теме мягко, непринужденно. На допросах будьте беспристрастны, давить не надо. Сведения, полученные под страхом или пытками, приведут к оговору или взятию чужой вины на себя, лишь бы все это прекратилось. А результат будет нулевой. Тут не допрос, но все же…
- За то спасибо военврачу, — сообщил радостно Зайцев. — Много лет жизни ему! Не стал ногу отрезать. Взял да какую-то хитрую операцию сделал. Но вот ведь курьез — военврач-то немец!
- Неужели! — в деланном удивлении поднял брови Юрий.
- Точно те говорю! Имя-то у него — Карл, а по батюшке — Генрихович.
- И что? — прищурился Чичерин.
- Как что! — воскликнул Зайцев. — С немцами же воюем.
- С немцами, — согласился лейтенант. — Но военврач наш, советский человек. Он наши жизни спасает. Сутками операции делает. Сколько уже бойцов с того света вытащил! Тебе вон, ногу сохранил. А ты — немец…
- Эт-то да… — и говорливый ранбольной задумчиво умолк.
Про Маевского поведал капитан госбезопасности Маклярский. Конкретно ничего не сказал, только что военврач будет эвакуирован в Москву вместе с группой, и лейтенант решил, что Маевский имеет какое-то отношение к «Фениксу». Возможно, он ошибается и причина в другом. Как же мало фактов для размышлений! Скорей бы вернуться в строй. Надоело ничего не делать.
Шумели под ветром кроны лип. Плясали вокруг солнечные лучики, прорывающиеся сквозь листву. Где-то заиграла гармонь. И гуляющее ранбольные потянулись поближе к гармонисту. Хоть какое-то развлечение. Юрий посмотрел в ту сторону. Вздохнул. Отец тоже на гармони играл, а он не смог научился — ноты и звуки для него что темный лес. Даже петь не умел…
- Тут молва идет, — начал говорить Зайцев. — Про тех, что в особой палате лежат, где охрану приставили…
Чичерин уже много разговоров про то слышал. Разное говорят. Что пойманных немецких шпионов тут лечат, или что наши разведчики с важными сведениями через фронт прорвались, а сведения наиважнейшие, поэтому и охраняют.
Вот последнее настораживало и злило. Секрет особой государственной важности называется. И ведь запретить такие разговоры — значит только подтвердить. Надо с местным особистом переговорить. Пусть иной слух пустит, опровергающий. А о прорвавшейся через фронт группе добавит несуразностей, чтоб свести все к простой небылице.
- Браток, табачка не найдется? — спросил Зайцев ковыляющего мимо ранбольного.
Тот отрицательно помотал головой. Иван тяжело вздохнул и вновь тему сменил:
- А бои-то были тяжелые! Ребят полегло — мама не горюй! Немец и из пушек бьет и с самолетов бомбы кидает. Жуть! Где небо, где земля — непонятно. Вот осколком мне и вдарило. Боль адская! А немец прет! Наши ураганный огонь открыли. Думал — все, отбегался…
Юрий невольно вспомнил прорыв. Только мыслей об смерти вовсе не было. А страх да, был, только не до боязни было. Упорно шли к цели. И дошли! Может в этом причина? Если есть цель, то и боятся некогда?
- А вот слышал — баяли, что на юго-западном немцам так дали прикурить, что немчура драпала, бросая технику, — вновь сменил тему Зайцев. — Тьму танков у немцев пожгли! Не вру! В сводке передавали — до пятисот брошенной техники насчитали!