Судьбы крутые повороты

Хоть и темно было на улице, но избенку бабки Подгорбунчихи мы нашли сразу. Рядом с ней не было ни сарайчика, ни дровника, ни уборной. Минут пять Мишка кулаком стучал в расхлябанную, покосившуюся дверь сенок. В ответ никто не подавал никаких признаков жизни. Тогда Мишка подошел к окошку, опустился на колени и из нижнего глазка рамы кулаком вытолкнул набитый сухой травой мешочек. Только тогда мы услышали старческое кряхтенье.

— Бабушка, откройте дверь, нам нужна помощь.

— Кто такие? — донеслось из глубины избушки.

— Мы ваши соседи, бабушка, помогите нам, — с мольбой, сложив рупором ладони, кричал в пустой глазок окна Мишка.

— Ну, иду, иду-у-у-у, — послышался протяжный голос.

Когда распахнулась дверца сенок и из них показалась голова Подгорбунчихи, с опущенными на плечи седыми космами, мы с Мишкой испуганно отшатнулись. В наши дни при съемках телевизионных фильмов со сказочными сюжетами, в которых действующим лицом является ведьма, вряд ли мог найти художник-оформитель более подходящий прототип.

— Спички есть? — спросила бабка.

Мишка в последний год курил уже почти открыто, поэтому всегда имел в кармане спички.

— Есть, бабушка, есть. Зажечь?

— Зажги.

По яркой вспышке, осветившей сенки, я понял, что Мишка прижег сразу несколько спичек. А когда мы объяснили, что привезли сестренку, которую три часа назад укусила змея, бабка властно распорядилась занести ее в избу и положить на кровать.

Теперь, когда Мишка поднял на руки Зину и, осторожно ступая, занес ее в сенки, дорогу в избу освещал ему я, зажигая спичку за спичкой. Шаря старческой рукой где-то на загнетке русской печки, бабка достала черепичный горшочек с топленым жиром, из которого торчал темный фитилек, и поставила его на табуретку рядом с кроватью, застланною ватным одеялом, сшитым из разноцветных лоскутов.

— Зажгите коптюшку.

Я поднес зажженную спичку к фитильку в черепушке, и он медленно заголубел слабым пламенем.

— Где укус? — спросила бабка.

Мишка пальцем показал темную точку спекшейся крови на ноге у Зины. С минуту Подгорбунчиха, склонившись, смотрела на ранку, потом, опираясь на суковатую палку, подошла к столу, выдвинула ящик и вытащила из него длинный нож, которым в крестьянских избах скоблят полы. Зина, не сводя с Подгорбунчихи испуганных глаз, даже перестала стонать. Теперь уже в них отражался ужас. Не по себе было и нам с Мишкой. Но тут случился конфуз, которого мы не ожидали. Опускаясь на табуретку, стоявшую рядом с кроватью, бабушка громко пукнула, потом этот звук, дробный и утихающий, повторился трижды. Есть в природе человеческой психики необъяснимый изъян: иногда в полутрагическую минуту на человека нападает дурацкий истерический хохот. Мишка, зажав рот ладонью, пытался заглушить раздирающий его душу смех. Следом за ним прыснул смехом и я. Подгорбунчиха обвела нас строгим взглядом и костлявым пальцем указала на дверь.

— Вон отсюда!..

Не в силах подавить истерический смех, мы с Мишкой кинулись в сенки и закрыли за собой дверь. Но и здесь, в абсолютной темноте, мы не сразу задушили в себе идиотский хохот. А когда успокоились и вновь осознали трагизм нашего положения (месяц назад от укуса змеи умер десятиклассник Барышев, высокий красивый парень с кудрявой шевелюрой), то по всхлипам поняли, что теперь уже плачем.

Те несколько минут, которые мы провели в мучительном ожидании, когда нас позовет бабка, показались нам пыткой. А когда дверь с шумом хлестнула о стенку и из избы упал в сени сноп тусклого света, Подгорбунчиха нас позвала.

— Увозите ее. Если есть малиновое варенье, пусть больше пьет с ним чаю. Завтра привозите перед закатом солнца.

Наши настенные ходики показывали уже час, когда мы доставили Зину домой. По тускло освещенному окну поняли, что в избе никто не спит. А когда Мишка на руках с Зиной перешагнул порог, то я увидел: бабушка стоит на коленях в углу перед иконами и, шепча молитвы, просит Господа Бога о помощи.

Мишка положил сестренку на перину маминой постели и прислонился губами к ее залитой слезами щеке. В глазах его я прочитал испуг.

— Что? — спросил я.

— У нее жар.

Я прислонил ладонь ко лбу сестры. Градусника в доме не оказалось, но по тому, как полыхали щеки Зины и как она часто дышала, понял, что температура Зины достигла крайней отметки. А когда она стала метаться по перине и звать маму, мы с Мишкой окончательно растерялись.

— Маму… позовите маму… — пересохшими губами с трудом выговаривала Зина.

Наказав бабушке, чтобы она поставила самовар и напоила Зину чаем с малиновым вареньем, мы с Мишкой побежали за мамой в Коммуну на выпас, куда с мая и до сентября колхоз выгонял скот. Мама в то время работала дояркой.

Ничто нас с Мишкой не испугало: ни темная ночь, ни опасная дорога, на которую выползали змеи из ряма. Стояла пора цветения багульника, удушливый запах которого так не любят гадюки. И мы бежали все пять километров. Боялись перепугать маму, которая в последнее время начала жаловаться на сердце, но не сообщить ей о болезни сестренки было нельзя.