Судьбе загадка

– Мое несчастье нельзя забыть.

– Во всяком случае, – вкрадчиво и настойчиво сказал Степан Андреевич, – я вас буду ждать сегодня вечером в нижней части сада. Часов в одиннадцать. Хорошо?

Она еще больше съежилась и пошла торопливо. Степан Андреевич поклонился и повернул обратно. «Эта стоит попадьи, – думал он. – Да. Я еще молод. Поживем. Поживем».

* * *

Вечер выдался ясный, но очень холодный, и Степан Андреевич, стоя во мраке у забора, мерз, хотя был в пальто, накинутом прямо на рубашку.

Его пробирала мелкая дрожь, он зевал от холода и злился, полагая, что пришел напрасно. Он боялся простудиться.

Однако хрустнули ветки, и темная тень приблизилась к нему.

– О, какое счастье, что вы пришли! – пробормотал он, трясясь, как в лихорадке.

Она взяла его за руки и его поразило, до чего ее руки были горячи.

– Это позор, – прошептала она и, прислонившись лбом к яблоне, тихо заплакала.

– Полно! Полно! – бормотал он. – Разве можно плакать в такие мгновения!

– О, зачем я пришла? У меня такое горе, а я пришла. Я должна плакать, всегда плакать и бежать от тех, кого мне хочется любить. Но у меня нет сил. Ой, какая я одинокая! Ой, какая я одинокая!

– Теперь вы не одиноки…

Но она вдруг перестала плакать и сказала неожиданно:

– Милый, я хочу, чтоб ты раздел пальто.

Отказать женщине в такой просьбе, да еще на любовном свидании, было немыслимо. Поэтому он с ужасом снял пальто и сразу почувствовал, как ночной холод впился в его тело тысячью холодных булавок.

Она расстегнула ему рубашку и горячей рукой погладила его грудь. И тотчас со стоном ринулась на него, впилась зубами ему в шею, обвила его руками, ногами, так что он, не удержавшись, полетел прямо на холодную мокрую траву.

– Владей мною. Милый, владей мною, – шептала она, терзая его и, как вампир, впиваясь ему в губы.

– Сейчас, сию минуту, – бормотал он, щелкая зубами, а сам думал: «Ну, воспаление легких обеспечено».

– Скорей, скорей! – стонала она.

– Сейчас… зачем торопиться? Ожидание… бу… бу… бу… всего слаще.

– Я не могу ждать. Бери меня.

Он молчал, корчась от озноба.

Еврейка вдруг встала и отошла в сторону.

– Если вы бессильный, – произнесла она с презрением, – зачем вы меня звали?

– Уверяю вас… бу-бу-бу…

– Что мне ваши уверения… Я не совсем дура.

Он смущенно подбирался к пальто и надел его.

– Дорогая моя! Сокровище мое!

Он обнял ее с чувством прадедушки, обнимающего правнучку…

Она с некоторой надеждой страстно прильнула к нему.

Он старался вспомнить что-нибудь очень пикантное из своей жизни, но и воображение его застыло.

Еврейка с дикой злобой вдруг оттолкнула его и исчезла во мраке.

Степан Андреевич побежал к себе в комнату. Там было очень тепло, даже душно. «Обязательно простужусь», – думал он.

За стеною Марья еще возилась с посудой. Он пошел к ней.

– Марья, чайку горячего нету? – спросил он, задыхаясь от злющей махорки.

– Остыв чай.

– Гулял я сейчас, очень холодно.

Марья лукаво и добродушно улыбнулась.

Затем она полезла под кровать и вытащила какую-то чудную восьмигранную бутыль. Из нее она налила в чашку какой-то прозрачной жидкости,

– Це добже чаю, – сказала она. – Пивайте.

Степан Андреевич выпил.

Глаза у него вылезли на лоб, дух захватило, но по жилам мгновенно разлилась приятная теплота.

А Марья, любуясь произведенным эффектом, сказала басом:

– Самогон.

И опять тщательно спрятала бутылку.

Степан Андреевич пошел к себе. Но прежде чем закрыть последнюю ставню, он еще раз выглянул в темную, уже осеннюю ночь. Никакого не было сожаления о неудавшемся свидании. Неужели старость?

Где-то над рекою снова пел хор. Мирно тявкали на дворах неисчислимые баклажанские псы.

И вдруг – трах.

Выстрел. Недалекий выстрел.

И тотчас: трах, трах!

Второй и третий.

Мгновенно оборвалось пение. Бешено, надрываясь, залаяли теперь псы, во мраке почуявшие что-то знакомое. Басом загудели на кошелевском дворе старые собаки.

Степан Андреевич испугался и, томясь от одиночества, пошел опять в кухню.

Там на крыльце стояла уже тетушка, Вера и Марья. Все они прислушивались, наклонившись вперед, и Степану Андреевичу сделали предостерегающий жест. И он тоже замер, со страхом глядя на Екатерину Сергеевну. Но у той (странно!) лицо не выражало ни ужаса, ни удивления, она с загадочной улыбкою поглядывала на Степана Андреевича, словно говорила: «Подожди, Степа, то ли еще будет. Узнаешь, какие наши Баклажаны».

И вот вдали послышался бешеный лошадиный галоп. Страшно цокали по мостовой подковы в карьер несущегося коня.

– А ведь это по главной улице! – прошептала Вера.

И в то же время где-то уже близко раздался человеческий и в то же время нечеловеческий визг, пронзительный и страшный.

– Что это? – пробормотал Степан Андреевич.

– Это Лукерья, – спокойно сказала Вера. – Она где-нибудь здесь под забором ночевала. У нее бывают по ночам такие припадки, она же идиотка…

– Услыхала выстрелы и вспомнила… – начала было Екатерина Сергеевна, но осеклась.

Галоп между тем затих вдали.

– Знаешь что, Марья, – сказала Екатерина Сергеевна, надо бы ворота запереть, как «тогда» запирали.