Судьбе загадка

– Плохое же это было, молодой человек, небесное царствие… правда, была у нас мучица, и крупица, и курятина… а сколько у нас было красных, и белых, и бандитов… И как те бандиты резали публику… Старых евреев прибивали к полу большими гвоздями через глаза и оставляли так гнить… Молодых девушек обижали на глазах у отцов, так что они умирали… А нехай лучше были бы мы голодные!

– Ну, зато теперь все это кончилось…

– Да, слава богу, молодой человек, теперь жить стало хорошо.

– Стало быть, вы довольны Советской властью?

– А как я могу быть доволен или недоволен… Я маленькая сошка, и я не политик… Нехай будет всякая власть, только чтобы не мучили людей и торговали всяким товаром.

– А у вас только одна дочь?

– Нет, слава богу, у меня много детей и внуков. Но один сын мой живет в Минске, другой в Житомире, а старшие дочери замужем и живут в Кременчуге. Их мужья честные торговцы и крепко любят жен. У меня на той неделе родился шестнадцатый внук.

– Теперь очередь за Зоей Борисовной?

– Она молода и еще подождет… Она опора моей старости.

– Папа, отдайте три рубля.

– Да не убегут твои три рубля… А вы, молодой человек, племянник мадам Кошелевой?

– Да.

– Им не так теперь легко жить. Ох, ох, ох… А прежде, ой, как они жили! У них был домик – игрушечка… Ой, какой был пан дотошный… Настоящий был пан и никогда не обижал бедных людей. Такому пану нужно поставить каменный памятник на площади и на золотой дощечке написать его имя. Три рубля… ты сказала, три рубля?

– Да…

– Ну, так, стало быть, три, а не два… Львович когда-то учился арифметике и еще не разучился считать.

Он медленно пошел в соседнюю комнату.

Степан Андреевич случайно взглянул на стол.

Там лежал список белья – простой список белья, должно быть, предназначенного в стирку. Тот самый почерк.

Степан Андреевич вздрогнул, и на один миг как-то снова по-ночному туманно стало у него в мозгу.

– Вот три рубля, молодой человек, – сказал старый еврей, – мерси и кланяйтесь многоуважаемой Екатерине Сергеевне и многоуважаемой Вере Александровне. Ай, какая она красавица! Я ведь помню ее еще вовсе деточкой. Она была совсем как ангел… Такая симпатичная барышня. Опора матери… Ой, чтоб делала мадам Кошелева, если б не дочь. Она была бы вовсе нищей… А вы, молодой человек, адвокат или доктор?

– Нет, я художник.

– Художник… Вы рисуете картины?

– Да.

– И за них плотят деньги?

– Платят…

– Дай же вам бог, молодой человек, нарисовать очень много картин. А вы женаты?

– Нет.

– Хорошей жены и много, много маленьких деток…

– Подождите… еще надо найти невесту.

– А в Москве разве нет хороших невест?.. Там много девушек, и они все охотно пойдут за такого красавца… И надарят ему детей, сколько он захочет…

– Скажите, это вы писали?

– Нет, это писала Зоя. А почему вам это хочется знать?

– Красивый почерк…

– Для прачки надо писать красиво, молодой человек, а то она не поймет и потеряет белье. Необразованному человеку трудно читать.

– До свидания.

– До свидания, молодой человек, дай бог вам благополучно перейти площадь… Зоя, скажи – до свидания. Выше подверните брюки и ступайте краем…

Львович стоял на крыльце и, когда оборачивался Кошелев, ласково кивал ему патриархальною своею головой. Но Степан Андреевич совсем не для этого оборачивался.

«Да, – думал с самодовольством Степан Андреевич, – я могу еще кое-кому вскружить голову. Но уж очень у них там чем-то пахнет. Нет. Надо на попадью направить главный удар и не разбрасываться».

VII. Хвостатые буржуи

– Степа, – сказала тетушка, – у меня к тебе большая просьба: живет у нас тут через три дома одна дама, бывшая здешняя помещица, урожденная графиня Шилова. Муж имел подлость ее бросить в трудные годы… Мерзавец уехал в Аргентину и теперь отлично там устроился. А она, бедная, положительно бедствует… Знаешь, ты бы прошелся к ней со мной… Сейчас уж просохло! Она очень хочет про Москву тебя расспросить. Сама она не может выйти из дома.

– Что ж. Я с удовольствием.

– Ну, так пойдем… Марья! О, дурная баба… Я ж вам велела остатки печенки собрать.

– Це они, ваши остатки. Пудавитесь!

– Дура! Не смейте так говорить.

Марья хотела что-то ответить, но вместо того вдруг плюнула черным плевком и повернула в кухню.

Екатерина Сергеевна взяла сверток с печенкой и. вздохнув, засеменила к воротам.

В ворота в этот миг вошел Бороновский. Он был по обыкновению, зелен, но глаза его изображали удовольствие.

– Здравствуйте, Екатерина Сергеевна, – сказал он, – здравствуйте, Степан Андреевич! Поглядите, как после вчерашнею дождя расцвела природа… Деревья совсем от сухости истомились… А вот попили – и смотрите, какими козырями стоят… Уже я за них вчера радовался. Вера Александровна дома?

– Дома-то она, дома.

– А что?

– Нервы у нее… Ох, уж эти мне нервы!.. И кто это их открыл! В мое время не было нервов.

– То есть быть-то они были… Да на них внимания не обращали.

– Уж не знаю… Всю ночь молилась… ну, конечно, не выспалась.

– А вы бы ей сказали, что, мол, вредно себя утруждать.

– К ней во время молитвы разве подойдешь?.. Она, когда молится, часы останавливает, чтобы не били..: говорит, отвлекают.