Судьба-волшебница

– Ты прав, дело давнее, и я тебя давно простила.

Я не знала, что еще сказать, и надо ли говорить, Герман, наверное, тоже не знал, пауза затягивалась, мы старательно отводили взгляд. Наконец он произнес:

– Арни у тебя вечером был?

– Да, поработал водителем. Съездили в пару мест, посидели в кафе.

– Невеста его рвет и мечет, вчера их ждали в ресторане, где будет проходить торжество, собирались меню обсудить.

Говорил он с усмешкой и без злости, точно все это его совсем не касалось.

– Извини, не знала…

– Ты тут ни при чем, – махнул он рукой. – Вообще-то, братик прав: жениться надо по любви. Ты как считаешь?

– Разбирайтесь сами.

– Невесту эту я ему нашел, – продолжил Герман. – Он все по тебе сох. В Америку собирался. Скажи я ему, что ты в Питере, сорвался бы в тот же день.

– Спасибо, что промолчал. Надеюсь, что и впредь мое местопребывание останется в тайне.

– Значит, у братца нет шансов?

– Никаких.

– Что ж, судьбу не обманешь. Хотя попытаться всегда можно. – Он засмеялся и мне подмигнул. – Как у тебя, все нормально? Парень есть? – Я поморщилась и головой покачала. – Не стоило спрашивать? – хмыкнул Герман. – Ну, извини.

– Спрашивай на здоровье. Парня нет. Для девушки это всегда обидно, оттого и морщусь.

– А чего так? Ты ж красавица!

– Венец безбрачия.

– Это кто сказал?

– Цыганка на вокзале.

– Нашла кому верить. У меня, кстати, тоже никого. То есть баб пруд пруди, но… все взаимозаменяемы. Наверное, тоже венец. – Он вновь хохотнул. – Как отрезало. Должно быть, на небесах решили, это мне за тупость.

– Ты вроде дураком не был?

– Да? Чего ж тогда дурака свалял? Как бабуля-покойница говорила, что имеем – не храним, потерявши – плачем. – Он хлопнул ладонями по коленям, точно подводя черту, и поднялся. – Ладно, я пошел. Арни гони в шею. Он тебе не пара. И сам об этом прекрасно знает. Пусть со своей Наташкой мучается, она в нем души не чает. Питеру привет. Я там довольно часто бываю, по делам. Мимо твоего дома пару раз проезжал.

Он направился в прихожую, я плелась за ним. Герман открыл дверь и, уже стоя на пороге, спросил нерешительно:

– Позвонить-то можно будет?

– Звони, – промямлила я.

– Тогда диктуй номер.

Я продиктовала, он кивнул:

– Я запомню, – вышел и захлопнул дверь. А я повалилась на банкетку, счастливо оказавшуюся рядом, и уставилась на стену в крайнем недоумении. Это мне сейчас все привиделось? Или Герман в самом деле сожалеет? Он мне почти в любви признался или у меня глюки? Вчера был готов мне голову откусить, а сегодня нате вам: если можешь, прости. И что теперь? «Билет сдавать, – услужливо предложил внутренний голос. – Себе-то не ври, все эти годы ты продолжала сохнуть по этому придурку, уступившему тебя родному братцу, как место в троллейбусе».

Положим, со мной все более-менее ясно, обалдела от счастья или просто от неожиданности, но Герман… Если понял, что дурака свалял, чего ждал? Сам же сказал: в Питере бывает часто. Боялся нарваться на неласковый прием? Герман не из тех, кого это остановит. Парень он решительный. Тогда что? Хотел сначала Дохлого пристроить? А мне, значит, спокойно ждать своей очереди? Сомнительно, но как раз в его духе. Тогда с какой стати вчера зверем смотрел? А сегодня вдруг запел серенаду о былой любви. Хотя, если рассудить, о любви он не сказал ни слова. Сожалеет – да, хотел бы встретиться – тоже да. По крайней мере, намекнул, что позвонит. Ну, и отдельный куплет на тему: ты одна и я один. В общем, встретились два одиночества…

Нет, сдавать билет я не буду. Уж столько лет терпела и еще потерплю. Облегчать ему жизнь точно не собираюсь. Но беспокойство нарастало, эмоции зашкаливали и поражали своей противоречивостью: то хотелось немедленно броситься Герману в объятия со словами «Где ты раньше был?», то бежать отсюда сломя голову, не дожидаясь поезда в Петербург. Чудеса… Вопрос, люблю я его или уже нет, тоже оставался открытым, вдруг выяснилось, что все не так однозначно. Обида все эти годы точно была, но обида и любовь слеплены из разного теста.

Сообразив, что идей в голове все больше и больше, а толку от них все меньше, я решила обсудить впечатляющую новость с соседкой. Стася, с высоты своего жизненного опыта и незамутненного любовью сознания, авось да и ответит на вопрос: что за перемены произошли с человеком буквально за несколько часов?

Стася пила чай, сидя перед телевизором.

– Что смотрите? – проявила я интерес.

– Жду местных новостей. Вдруг кто-то помер?

– Кто-то конкретный?

– Все равно. Это всегда бодрит, начинаешь самой себе завидовать. А с тобой опять что? Такое впечатление, будто ты украла миллион, а теперь гадаешь, себе оставить или разумнее все-таки вернуть.

– По-вашему, я могу свистнуть чьи-то деньги?

– Это фигурально, деточка. Таки что?

Я села рядом, потерла нос и начала рассказывать. Стася слушала и мрачнела на глазах.

– Не верь ни одному его слову, – заявила она, когда свое повествование о визите Германа я закончила.

– Почему? – спросила я с обидой.

– Потому что Германа твоего я вижу насквозь. Никого, кроме себя, он любить не способен. И если сейчас соловьем запел, значит, есть тому причина.

– И какая же?