Судьба Убийцы

- Значит, люди пользуются этой дорогой, - сказала Алария и добавила, глядя на Двалию: - Если бы мы пошли по ней, то могли бы скоро добраться до деревни. И до лекаря для Реппин.

- Там медвежий помет, - внесла я свой вклад. - И он свежее, чем мусор.

Последнее было правдой. Помет лежал поверх брезента, и его размыло дождем.

- Фу, - Алария, тянувшая за край брезента, бросила его и отшатнулась.

- Что там? - воскликнула Двалия, оттолкнула ее в сторону, присела на корточки и подняла с мокрого камня край брезента, под которым оказалось нечто белое и цилиндрическое. Кость?

- Ага, - с удовлетворением провозгласила она. Мы наблюдали, как она открутила небольшую пробку и выудила на свет скрученный лист пергамента.

- Что это? - спросила Алария.

- Иди за дровами, - рыкнула на нее Двалия и направилась со своим сокровищем обратно к костру.

- Пчелка, шевелись! - скомандовала мне Алария.

Я поспешно натянула на плечи найденную шаль и последовала за ними. Остаток дня они обламывали хворост с сорванных бурей ветвей и сгружали мне на руки, чтобы я отнесла его обратно в лагерь. Сгорбившись у огня, Двалия хмурилась, глядя в найденный маленький свиток.

- Я здесь умру, - заявила Реппин. Она съежилась под своим и моим плащом, укачивая покусанную руку на коленях.

- Не преувеличивай, - прикрикнула на нее Двалия и снова принялась изучать свои бумаги, прищурившись, поскольку начинало темнеть.

Прошло два дня с тех пор, как я укусила Реппин, и мы до сих пор оставались на прежнем месте. Двалия запретила Аларии исследовать старые дороги и отвесила Реппин пощечину за расспросы о том, что мы собираемся делать дальше. С тех пор, как она нашла костяную трубку и обнаружила внутри свиток, она была занята лишь тем, что сидела у огня и сравнивала его со своими мятыми бумагами. Она хмурилась и щурилась, переводя взгляд с одного на другое.

Я смотрела через костер на Реппин. Солнце заходило, и холод снова подкрадывался к нам. То малое тепло, которое вобрали в себя камни старой рыночной площади, вскоре улетучится. Реппин, вероятно, было еще холоднее из-за лихорадки. Я молчала. Она была права: она умрет. Не быстро, но все же умрет. Волк-Отец сказал мне об этом, и когда я позволила ему управлять своим обонянием, то уловила запах инфекции в ее поте.

В следующий раз, чтобы убить быстрее, ты должна найти и укусить то место, где пульсирует кровь. Но для первого раза ты справилась отлично. Даже если ты не можешь съесть это мясо.

Я не знала, что мой укус убьет ее.

Не нужно сожалений, - упрекнул меня Волк-Отец. - Невозможно вернуться назад, чтобы сделать что-то или наоборот не сделать. Есть только сегодня. Ты должна решить выжить. Каждый раз, когда у тебя будет выбор, ты должна делать то, что позволит тебе оставаться живой и невредимой. Сожаления бесполезны. Если бы ты не заставила ее бояться тебя, то она причинила бы тебе гораздо больше вреда. И другие присоединились бы к ней. Они - стая, и будут во всем следовать за своим вожаком. Ты заставила суку бояться тебя, и другим это известно. Чего боится она, того же боятся и они.

Так что я сохраняла невозмутимое выражение лица и не выказывала раскаяния, хотя подозревала, что запрет на людоедство наложил тот, кто никогда не был так голоден, как я. За два дня, прошедших с момента нашего прибытия сюда, я поела всего дважды, если можно считать едой жидкий суп из какой-то птицы, которую Алария убила камнем, и двух горстей зерна, сваренных в целом котелке воды. Остальные питались лучше меня. Я было собралась гордо отказываться от еды, которую мне предлагали, но Волк-Отец сказал, что это ошибочный выбор.

Ешь, чтобы жить, - сказал он мне. - Гордись тем, что жива.

И я попыталась. Я ела то, что мне давали, говорила мало, а слушала много.

Днем они освобождали мне руки и связывали ноги, чтобы я могла помогать им c бесконечным сбором дров. Новые путы были сделаны из полосок моей рубашки, и я больше не решалась жевать их, чтобы они не изорвали на куски всю мою оставшуюся одежду. Они внимательно следили за мной. Если я отбивалась от Аларии, Двалия била меня палкой. Каждую ночь она приматывала мои запястья к лодыжкам и привязывала их к своей руке. Если я ворочалась во сне, она пинала меня. Сильно.

После каждого пинка Волк-Отец рычал: