Судьба советского офицера

Дождь, дождь, дождь… Монотонный шелест за окном умиротворяет, мягко вливается в комнату аромат молодой ещё июньской листвы. И всё-таки этот дождь не осенний. Это июньский дождь, и теплые его капли очищают воздух, умывают дорожки, трава на газонах поблескивает в свете фонарей, выстроенных вдоль берёзовой аллеи.

Я замираю перед святыми образами, я стараюсь осознать волю Божью и решительно сажусь за стол перед чистым листом бумаги, чтобы положить на него первые строки:

«Путь к Истине»

и после некоторых колебаний уточняю:

«Офицеры России. Пусть к Истине»

и ставлю под этой определяющей строчкой короткое, но ёмкое слово: «Роман».

И уже не на бумаге, а в замысле своём определяю временные рамки повествования, обозначаю эпоху от начала падения в трясину демократии до воскрешения и преображения на Пути к Истине. И приглашаю читателя пройти с моими героями этот нелёгкий, для кого-то героический, для кого-то крестный путь.

Июнь 1989 года. Пятигорск,

Июнь 2004 года. ЦВДО «Подмосковье»

Книга первая

Только память сдаваться не хочет…

И вот уже не себя, а совершенно другого человека вижу я в лоджии санаторского корпуса в грозовой июньский день. И не с себя начинаю писать его образ, его историю жизни, стремясь создать героя той роковой эпохи, которая подобно грозовой туче накрыла страну. Автор художественного произведения не может вложить всего себя только в одного героя, ибо тогда он обездолит других. Он вкладывает свою душу во многих героев своего повествования, попутно наделяя их чертами характера близких ему людей, знакомых ему людей, разных по своим достоинствам. И если эти герои оживают на страницах произведения, если они не оставляют равнодушными читателей, а вызывают сопереживания, то сменяющиеся на страницах эпизоды и события сливаются в единое целое, получая возможность в совокупности своей называться романом, повестью или рассказом. Право же оценки дано читателю. Я жду этой оценки. Итак…

Глава первая

Из лоджии спального корпуса наблюдал за грозой, бушевавшей над Пятигорском, Теремрин Дмитрий Николаевич, человек лет сорока, роста выше среднего, наружности приятной. Его тёмно-русые волосы были слегка тронуты сединой, добрые голубые глаза придавали какую-то особенную теплоту лицу, умеющему быть суровым и властным, стройная фигура свидетельствовала о дружбе со спортом и демонстрировала далеко ещё не утраченную военную выправку. Собственно, Теремрин не случайно отдыхал в Пятигорском военном санатории, поскольку был он полковником, и не просто полковником, а истым военным – военным, как говорят, до мозга костей. С командной деятельностью он расстался давно. Не один год уже служил в Москве. Но закалка суворовского военного и высшего общевойскового командного училищ сохранилась.

В санаторий он приехал утром, успел уже до обеда пройти по терренкуру – десятикилометровой прогулочной дорожке, окаймляющей гору Машук. Послеобеденную прогулку отменил из-за собирающейся грозы, приближение которой заметил по едва уловимым признакам, знакомым скорее местным жителям, нежели отдыхающим. Но он мог считать себя до некоторой степени старожилом, поскольку провёл в этом городе, в общей сложности, если считать все приезды в санаторий, более года, ибо редкий год не бывал здесь. Гроза застала его в номере. Он любовался разгулом стихии, удобно устроившись в лоджии, в кресле-качалке. Прямая стена дождя была словно выверена по отвесу, и редкие капли залетали к нему.

Гроза – явление поразительное. То надвигается, подавляя своим завораживающе-тревожным величием и скрытою силой, и заявляя о себе предупредительными очередями громовых раскатов, то обрушивается, внезапно подкравшись, с громами, молниями и ливнем. А проходит почти молниеносно, в сравнении с долгими затяжными не грозовыми дождями. И природа после неё словно оживает, и на сердце какая-то необыкновенная лёгкость.

Но в тот день Теремрин не ощутил той обычной послегрозовой лёгкости. Он всё никак не мог освободиться от тревожных мыслей, навеянных событиями, происходящими в стране и с особой силой аккумулирующимися на столичных площадках и улицах. Из-за этой тревоги, никак не покидавшей сердце, предстоящий отпуск грозил быть не похожим на беззаботные прежние отпуска.

От раздумий оторвал стук в дверь. За Теремриным зашёл его попутчик по московскому поезду. Они приехали в Пятигорск вместе, только в разных вагонах, но уже на вокзале, по каким-то едва уловимым признакам определили, что оба прибыли именно в военный санаторий. Алексей, так звали попутчика, предложил опередить всю массу прибывших в санаторий отдыхающих с помощью такси, и они тут же, на площади, взяли машину. Благодаря этому нехитрому манёвру, получили номера, когда санаторский автобус только лишь добрался до приёмного отделения.

– Что уже на ужин? – спросил Теремрин и, посмотрев на часы, прибавил: – Рано ещё.

– А про источник забыл? Пошли на водопой.