Судьба Шута

Мне стало не по себе, когда я представил, что Свифт мог сказать такое про своего отца.

Уэб медленно покачал головой, посмотрел на Олуха, чтобы убедиться в том, что тот спит, а потом ответил:

— Можно ведь и по-другому обидеть ребенка и продемонстрировать ему свое пренебрежение. Отрицать то, что расцветает в его душе, поставить под запрет магию, которую он не звал, навязать невежество, грозящее его благополучию, сказать малышу: «Ты не должен быть тем, что ты есть». Так нельзя. — Его голос звучал мягко, но я услышал в нем осуждение.

— Он воспитывает своего сына так, как воспитывали его самого, — резко возразил я.

Я чувствовал себя необычно, защищая Баррича, ведь я сам столько раз возмущался тем, что он сделал со мной.

— И он не сумел извлечь урока. Ни из собственного невежества, ни из того, как его воспитание повлияло на первого мальчишку, вверенного его заботам. Я хотел бы испытывать к нему жалость, но стоит мне подумать, как сложилась бы ваша жизнь, если бы вы с раннего детства получили правильное образование…

— Он прекрасно меня воспитал! — сердито прервал его я. — Баррич взял меня к себе, когда я был никому не нужен, и я не намерен выслушивать про него всякие мерзости!

Уэб сделал шаг назад, и по его лицу пробежала тень.

— В ваших глазах горит жестокость, — пробормотал он. Его слова словно окатили меня ледяной водой. Но прежде чем я успел спросить, что он имел в виду, он грустно кивнул мне. — Возможно, нам следует поговорить об этом чуть позже.

И, быстро развернувшись, Уэб пошел прочь. Я узнал его походку. Она ничем не напоминала бегство. Так Баррич уходил от животного, которое озлобилось от плохого обращения и которое нужно всему учить заново, — очень медленно. Мне стало стыдно.

Я опустился на палубу рядом с Олухом и закрыл глаза. Наверное, я задремал, потому что почти сразу же погрузился в его кошмар. У меня появилось ощущение, будто я спускаюсь по лестнице в шумный прокуренный зал дешевого постоялого двора. Тошнотворная музыка Олуха бушевала в моем сознании, а его страх усиливал качку — казалось, корабль беспорядочно падает вниз, в пропасть, а потом снова взмывает на гребень волны. Лучше уж не спать, чем этот жуткий сон.

Пока Олух спал, Риддл принес мне миску с соленым жарким и кружку водянистого пива. Он прихватил и свою еду, видимо, чтобы поесть на палубе, а не в тесноте внизу. Когда я собрался разбудить Олуха, чтобы поделиться с ним едой, Риддл меня остановил:

— Пусть бедолага поспит. Если сможет. Ему завидуют все парни внизу.

— Почему?

Он чуть дернул одним плечом.

— Не знаю. Может быть, дело в тесноте. Но ребята напряжены, никто не может толком спать. Половина ничего не ест, опасаясь, что их начнет тошнить, а другие чувствуют себя относительно прилично. Если удается заснуть, тебя будит чей-то крик во сне. Может быть, через пару дней все утрясется, но сейчас я бы лучше предпочел попасть в загон со злобными псами, чем возвращаться туда. Только что двое парней подрались из-за того, кто получит еду первым.

Я кивнул с умным видом, изо всех сил стараясь скрыть свою тревогу.

— Уверен, что все успокоится. Первые дни всегда самые трудные.

Я ему наврал. Как правило, первые дни, когда путешествие только начинается и тебя еще не успела захватить скука, самые лучшие. Сны Олуха отравляли сон стражников. Я постарался сохранять спокойствие, дожидаясь, когда Риддл уйдет. Как только он собрал наши пустые миски и зашагал прочь, я принялся трясти Олуха, пытаясь его разбудить. Он сел с жалобным стоном, словно ребенок, которого обидели.

— Тише. Тебя никто не обидит. Олух, послушай меня. Нет, ты помолчи и послушай. Это очень важно. Ты должен заставить замолчать свою музыку или, по крайней мере, сделать ее тише.

Олух обиделся, что я так грубо его разбудил. Он сморщился, и его лицо стало похоже на сушеную сливу, в круглых глазках появились слезы.

— Я не могу! — заныл он. — Я умру!

Матросы на палубе начали поворачивать в нашу сторону хмурые лица. Один что-то пробормотал и сделал знак, защищающий от несчастий. На каком-то глубинном уровне они понимали, кто виновен в их тревожном состоянии. Олух хлюпал носом и злился, но категорически отказывался сделать свою музыку тише и не желал верить, что морская болезнь пройдет и ему нечего бояться. Я осознал, насколько его дикий Скилл силен, только когда попытался добраться до Дьютифула сквозь какофонию его эмоций. Чейд и Дьютифул, видимо, сами того не заметив, усилили свои защитные стены. Обращаться к ним при помощи Скилла было все равно что пытаться перекричать ураган.

Когда Дьютифул понял, что он почти не понимает меня, его охватила паника. Было время очередной трапезы, он сидел за столом и не мог без видимой причины встать и уйти. Но ему удалось найти способ сообщить Чейду о наших проблемах. Они быстро закончили есть и поспешили на палубу.

К этому времени Олух снова задремал.

— Я могу составить сильное снотворное, — тихо предложил Чейд. — А потом мы заставим Олуха его выпить.

Дьютифул поморщился.